или даже сократить выпуск очень не хочется, ибо теперь как раз открылись возможности более широкой доставки газеты в Россию, да и до сих пор газета приходила в Москву аккуратно не позже как через месяц (а то и через две недели) и к этому там уже привыкли. Пограбьте кого можно; может быть, из разных мест и наскребется достаточно, чтоб протянуть еще полгода.
Последнее письмо Пав. Бор. написано было так живо и бодро, как будто ему много лучше стало. В комитет он все-таки не вошел?
Я думаю, что из этих заграничных комитетов ничего практически не выйдет, но польза их все же в том, что у более приличной публики поддерживается менее зоологическое отношение, проявленное ею при первых известиях о «Прокукише». Я считаю, что и это полезно, ибо прямо с ужасом думаю о том, что станет с Россией, если после большевиков сразу нахлынет эта громадная масса оголтело-озлобленных и от злобы поглупевших людей! Тут никакая демократия не выдержит этого напора бешенства.
Ну, пора кончать. Привет Над. Ос. Крепко жму руку.
Ю. Ц.
Из письма П. Б. Аксельроду, 31 августа 1921 г
Дорогой Павел Борисович!
Чек на 5000 марок получил, большое спасибо.
На прошлой неделе наконец пришли письма из России после долгого перерыва. Несколько успокоился за участь Федора Ильича, которого, благодаря хлопотам Рязанова, наконец перевели в московскую тюрьму. Он же добился перевода Бинштока и некоторых других из провинциальных тюрем в Москву же. Ведь вот ведет он себя в Москве прилично, а приехал теперь (недели две уже) в Берлин и даже не зашел к Каутским, чем они очень обижены.
Теперь ходят какие-то слухи, что нашу публику стали в России освобождать. А одна телеграмма сообщила, что Центральный Исполнительный Комитет назначил особую комиссию для пересмотра дел меньшевиков, эсеров и анархистов и дал ей право одних из них освобождать, а «непримиримых врагов советской власти» высылать за границу. Очень боюсь, что комиссия использует это право и вышлет за границу десятки людей, которым тут будет невозможно пристроиться. Другое дело, если б выслали Федора Ильича и еще пару товарищей, которые нашли бы за границей применение своим силам.
Товарищи пишут, что благодаря «Вестнику», жизнь наших организаций оживилась. Он приходит весьма аккуратно, а теперь есть серьезная надежда, что будет приходить в достаточно больших количествах. […]
На днях выходит новая книжка Каутского против Троцкого[616]. Глава из нее, помещенная в «Sozialist», довольно интересна.
Крепко обнимаю.
Ю. Ц.
P. S. В Москву приехала Анюта [Мартынова]. Они продолжают жить в своей подольской глуши, на сахарном заводе. Все у них благополучно, но однажды на них напали бандиты, и Анюта была ранена в руку.
Письмо П. Б. Аксельроду, 4 сентября 1921 г
Дорогой Павел Борисович!
Спешу сообщить Вам, что я «официально» признан здоровым. При последнем осмотре (вчера) доктор… на мой вопрос: «Так что, я мог бы уехать?» – ответил: «Да. Но только в Берлине первое время старайтесь не слишком много работать». Таким образом, мы условились, что я еду через три недели, чтобы за это время еще укрепить свое здоровье. От туберкулезного процесса не осталось никаких следов, и вся суть теперь в том, чтобы в Берлине оберегать себя от простуд, что в конце концов возможно, если принимать кое-какие меры предосторожности.
Все это очень кстати, так как мое отсутствие уже начало плохо отражаться на наших делах, которые пришли в некоторых отношениях в неважное состояние (между прочим, и в финансовом).
Пересылаю Вам полученное мною для передачи Вам письмо Б. С. Васильева[617]. Это – наш старый «оборонец», председательствовавший на нашей партийной конференции в мае 1917 года, на которую мы с Вами попали прямо с вокзала[618]. Человек заслуженный, но фанатично правый, из породы тех наших правых, которые по своей фракционной психологии и в 1917 году, и теперь приближались к своим антиподам – большевикам. Насколько я мог заметить, и прилагаемое послание носит черты той же психологии, абсолютно неспособной понять противника, а потому слишком легко извращающей факты, его характеризующие. Я, конечно, с удовольствием и самым подробным образом дам Вам, если захотите, объяснения по поводу тех или других выдвигаемых Васильевым против нас обвинений. Сейчас укажу только на одно: смешно говорить о том, что наш ЦК ввел в партию «режим осадного положения» (это стало уже ходячим объяснением со стороны наших правых). Я думаю, ко мне как-то не идет вообще «осадное положение», и не только к моим личным свойствам, но и по сути моих организационных взглядов и привычек. А между тем все, что ЦК в этой (дисциплинарной) области сделал за эти два года, делалось при моем участии и с моего одобрения, и я не помню еще случая, когда мне бы не удалось удержать местную (московскую) или другие организации от чересчур «свирепых» мер воздействия. Думаю, что больше правды на стороне наших крайних левых, которые обвиняли нас (и особенно меня) за то, что мы отделывались «моральными» резолюциями или полумерами в некоторых случаях такого скандального рода, которые не потерпела бы ни одна с[оциал]-д[емократическая] партия в мире. Действительно, такие случаи были, и мы, в сущности, в подобных случаях пользовались тем, что наша партия загнана в подполье и многое не получает огласки, а потому не реагировали так, как было бы необходимо, даже и с нашей точки зрения. И делали это потому, что – увы! – слишком много старых товарищей запуталось и более или менее погрешило против азов социал-демократизма.
Часть письма Васильева зашифрована. Он пишет, что «ключ» пошлет другим путем (пока я не получил). Самуил Давыдович, конечно, поможет Вам произвести расшифровку.
Так что, если Вас заинтересуют «обвинительные пункты» письма, напишите мне, какие остановили Ваше внимание, и я Вам пошлю свое разъяснение.
Последнее письмо, полученное из Москвы, не сообщает ничего отрадного: наши продолжают сидеть; курс большевиков по-прежнему «твердый» (что, впрочем, явствует и из разгона кусковского комитета). Не знаю, догадались ли Вы уже сами, что эта парочка Прокопович – Кускова хотя внутренне и настроена весьма обывательски консервативно, но по своим природным свойствам проявляла – еще до комитета – изрядную дозу приспособляемости к советским владыкам и, совместно с такими тряпичными людьми, как Гуревич [Смирнов], внесла тот же дух и в комитет (потому-то и не пускали они в него наших). Однако и это не помогло им.
Любопытную новость сообщают про Ерманского. Она меня очень позабавила, хотя ему самому не