штука, мое мраморное спасение, которая привычна для Бразилии и Франции, но нечасто встретишь в этой, в других отношениях благочестивой, стране. Да, ты права, ma chère, я говорю о биде.
Некоторые вопросы гигиены определяются национальными обычаями и непонятны для иностранцев.
Американцы любят подшутить над скудной гигиеной зубов в Британии, но для меня просто непостижимо, как нация, одержимая чистотой и запахами тела, до сих пор, как правило, не устанавливает биде.
В Бразилии биде в туалетах на работе вовсе не в диковинку, что очень радует. Когда я впервые попала в Каир и Стамбул, то удивилась, обнаружив тонкие трубочки в унитазах. Каждый был оборудован своим мини-биде. Как я считаю, это обусловлено культурой народа.
Оттоманская империя правила обширной территорией, граничащей со Средиземным и Черным морями, и прививала колониям привычку к чистоте нижней части тела. Американцев же занимает белоснежная улыбка и запах из-подмышек, и они каждый день, если не чаще, принимают душ, но, кажется, забывают о том, что находится между ног.
Закончив поправлять макияж в убогом туалете джаз-клуба, я повела саксофониста в итальянский ресторанчик, в котором мы часто бывали с Шарлем. Я еще ни разу не была здесь после его смерти, и владелец радостно меня приветствовал.
– Signora Rosa! – воскликнул он. – Come stai?[35]
Он вежливо кивнул Исайе, когда я его представила, однако руки не подал, и я удивилась, что он повел нас в самый конец ресторана, мимо свободного нашего с Шарлем столика с видом на дорогу.
Меня как громом поразило. Обычно рестораторы лезут из кожи вон, чтобы посадить меня у окна, будто манекен на витрину.
Синьор Лоренцо, видимо, заметил мое недовольство и, будто извиняясь, пояснил:
– Здесь будет уютнее.
И выдвинул стул в тихой комнатке сзади. Я было открыла рот, чтобы возмутиться, но Исайя приложил палец к губам и покачал головой.
Когда синьор Лоренцо ушел, он сказал:
– Неужели вы не понимаете?
– Что?
– Ваш друг не может посадить нас впереди, не потеряв клиентов, – сообщил он обыденным тоном.
Я перестала теребить grissini, соломку, что необдуманно достала из корзинки с хлебом.
– Потому что вы не белый?
– Ну наконец заметили, – криво усмехнувшись, с вызовом ответил он.
Я была в шоке как от собственной наивности, так и от поведения синьора Лоренцо. В Бразилии легко было притвориться, что расовая дискриминация – это неприятные последствия истории и экономических обстоятельств. В США все было по-другому.
Исайя все еще смотрел вызывающе, но спокойно.
– И вы не сердитесь?
Он пожал плечами.
– И не сержусь, и не удивляюсь. Мне, в отличие от вас, это не впервой.
Я промолчала, и он засмеялся.
– На опыте учишься, – спокойно сказал он, словно я прошла испытание. – Сердись, не сердись, это только во вред.
Исайя подобрал каждую крошку с трех поставленных перед ним тарелок, останавливаясь, чтобы поговорить и попить воды. Я возилась с карпаччо и креветками и потягивала аргентинское вино, не очень приятное безо льда.
– До приезда сюда о Рио я знал только про босанову и фильм о кондукторе автобуса и девушке.
– Фильм «Черный Орфей»?
– Да, точно. «Черный Орфей». Он еще «Оскар» получил?
– Да, – помолчав, ответила я.
Фильм был поставлен по мотивам легенды об Орфее и Эвридике, о невозможности вернуть умершую возлюбленную. Я его смотреть не смогла.
– Фильм здесь очень известен.
– Вот я и подумал, что вряд ли здесь что-то будет отличаться от дома.
Он обвел руками наше уединенное место.
– Я не ошибся.
– Извините, – промямлила я, и мое негодование смешалось со стыдом. – Мне следовало об этом знать.
– Ну, теперь знаете, – благодушно заметил он.
– И вы все еще здесь.
– Да.
Я одарила его ослепительной улыбкой.
– Итак, – сменила я тему, – где же ваш дом? Где вы живете?
– Я живу в Нью-Йорке, в Гарлеме.
– Ох, а я читала, что музыканты живут в Сохо и Гринвич-Виллидж?
Он покачал головой.
– В принципе, такое возможно для меня, черного, известного джазового музыканта, но не совсем нормально. Я хочу чувствовать себя свободно там, где живу. Родился в Северной Каролине. Красивое место, но жить там я не хочу.
Я глотнула еще вина и немного захмелела.
– А где ваш дом? – спросил он, откидываясь на стуле и пристально глядя на меня.
– Здесь мне нравится, но это не дом.
Я подняла бокал и, глотнув, сжала губы.
– Нет у меня дома. Даже не знаю.
– А муж у вас из Бразилии?
– Нет, из Франции, – ответила я и добавила: – Еврей.
Он вскинул брови.
– А вы немецкоговорящая итальянка?
Я развела руками.
– Вы же видите, у меня нет дома.
Он сочувственно кивнул.
– Ваш муж умер шесть лет назад?
– Почти.
– Вы с кем-нибудь встречались?
– Нет.
– А граф?
– Я разрешила ему себя сопровождать, впервые, – пренебрежительно махнула рукой я. – Только так я смогла попасть на ваш концерт. Я люблю джаз.
Он откровенно засмеялся. Потом опустил голову, и я поняла, что он осмысливает сказанное.
– Шесть лет – долгий срок.
Я догадалась, что в начале вечера он представлял осторожное свидание с замужней женщиной.
– Да. Наверное, слишком долгий, так, по крайней мере, говорит моя приятельница Граса.
– Ну, если граф был первым поклонником, то ничего удивительного, что вы с меня глаз не сводили, – засмеялся он и с улыбкой наклонился ко мне.
У меня екнуло сердце.
– Ваша музыка околдовывает, – призналась я. – Хотелось слушать еще и еще.
– Все дело в музыке? – ослепительно улыбнулся он.
Тарелки и бокалы опустели, и я расплатилась. Холодно распрощавшись с синьором Лоренцо, говоря по-португальски, а не по-итальянски, я вышла с Исайей Харрисом на темный блестящий тротуар. Пока мы сидели в ресторане, прошел дождь. Швейцар ловил такси, нас окутывал влажный воздух, ласкавший спину. Ждать пришлось долго: карнавал начался, и большинство таксистов, наверное, уже отплясывали за школой самбы.
Наконец подкатило такси, и саксофонист на мгновение растерялся.
– Где вы остановились? – спросила я.
– Отель «Регина».
– Отель политиков.
Я объяснила таксисту, куда ехать. Исайя Харрис открыл для меня дверцу, потом обошел машину и сел рядом.
Ехали молча. В ночном воздухе слышались звуки барабанов, музыка и отдаленные голоса с парада самбы.
– Зовите меня Иззи.
– А я Роза.
Он отбивал ритм на металлической панели крыши такси, положив руку на раму открытого окна. Потом я узна́ю, что сочинять музыку и отбивать ритм для него – все равно что дышать. На перекрестке показалась школа самбы, где-то в квартале от нас. Иззи наклонился, разглядывая танцующих, барабаны, фестивальное шествие.
Я понятия не имела, что произойдет, когда мы приедем в отель, и занервничала. Хорошо бы как-то