— Не верю, что твой Варужан в плену…
— Ну да! — загораются глаза Марины. — И я так думаю. Кто знает, где он сейчас?
Умолкают. Колышутся ряды, и пыль стелется и стелется за ротой. Покорно волочится вслед.
Разведчики доносят, что впереди, в горном селе, немцев нет. Дружный лай собак выкатывается под ноги. При виде колонны собаки осаживают назад, со всех ног мчатся обратно.
Село напоминает опустевший улей. Присевшие на корточки хаты в лощине будто подслеповаты — поспешно захлопываются ставни: само появление немецкой колонны — уже предвестник беды.
— Стой! — звучит команда.
— Воды бы, товарищ лейтенант, умыться да пыль стряхнуть.
— Разойдись!..
Минас подходит к запертой двери, стучится. Ни звука. Толкает — дверь открыта. Посреди комнаты, лицом к лицу, сталкивается с матерью, крепко обнимающей девочку лет семи.
— Господи помилуй, если в вас еще осталась совесть, уходите, не то ребенок помрет от страха!
— Я не немец, — говорит Минас, — я советский солдат.
Женщина меняется в лице. В глазах ее гаснет испуг и разгорается ненависть. Минас чувствует, что сейчас произойдет что-то непоправимое.
Так и не раскрыв рта, женщина с ловкостью кошки хватает со стола хлебный нож. Минас отскакивает, и нож холодным лезвием вонзается в бревно.
— Зверства врага снесу, но измены своим не прощу!
— Послушай, ты в своем уме? С чего ты взяла, что я изменник?
— Тогда зачем напялил эту форму?
— Для маскировки, сестрица, для маскировки.
Женщина недоверчиво оглядывает Минаса, а он выдергивает нож, кладет на стол и, гремя ведром, выходит на двор.
У колодца сгрудились товарищи, Минас, покачивая головой, рассказывает о случившемся.
— Не баба — сущий дьявол: чуть к праотцам не отправила. Нет, эта страна врагу, точно поперек горла станет, вот те крест!
— Минас, скажи правду, ты рукам воли не давал?
— Что я, фашист тебе какой?! Вошел, по-культурному говорю — дай ведро, воды напиться, а она чуть сама мою кровь не выпила.
Женщина вышла на крыльцо. Ребята притихли.
— Вы что, вправду партизаны?..
— Что же вы нашего друга так напугали?
Женщина не ответила, ушла в дом. А спустя полчаса появилась вновь, поклонилась, приглашая бойцов в дом.
От котелка на столе шел пар. Угощала молоком.
— Пейте, небось соскучились.
— А где ножик-то? — обжигаясь молоком, ввернул Минас.
Она смущенно достала из ящика нож с блестящим лезвием.
— Да, брат, в рубашке ты родился! Не увернись — не быть тебе живу.
Минас предложил женщине обмен на кинжал.
— Пусть со мной будет. Это нож мести, я в его силу верю, — сказал и провел ладонью по широкому лезвию.
* * *
Ваан обошел все село. Он знал, что поблизости, где-то совсем рядом находится ставка немецкого главного командования.
— Самолеты тут летают?
— Да летают иногда.
— И как — бомбят?
— Бывает…
— А начальство ездит?
— Случается.
— Частенько?
— Как когда.
Ваан рассмеялся. Старик, которого он расспрашивал, глянув на него, тоже засмеялся. Подошла круглолицая женщина. Ей было что сказать.
— С неделю назад по дороге открытая машина проехала, спереди и сзади по броневику, и мотоциклы с двух сторон. А сидел в машине большой начальник, точь-в-точь Гитлер… Ехали, наверное, на фронт.
«Выходит, где-то неподалеку, но где?» Ваан советовался с Авагяном:
— Напали на след, а найти не можем.
— Откуда крестьянам-то знать? Ведь это хранят в тайне. Не такие ж они беспечные!..
— Авось выйдет промашка, нащупаем. Хвост у тайны длинный: шила в мешке не утаишь… — Он обернулся к ординарцу:
— Позови Вигена.
Саруханян вскоре явился. Ваан сообщил ему о машине с усиленной охраной.
— Ищи, лейтенант, даю тебе целых два дня.
Щелкнув каблуками, Саруханян вышел.
День медленно клонился к вечеру. Легкий ветер принес прохладу. Бойцы распределились по хатам.
Ваан с Авагяном разместились в верхней части села, в пустой хате с выбитыми окнами. Заткнули сеном проемы окон, и огонь озорно заиграл вопреки светомаскировке и тьме. Сидели молча. Прислонившись к стене, дремал ординарец. Ваан курил и молча смотрел на пламя в очаге, которое лизало тьму, выбрасывая язык, как змея.
— Кого взял с собой Виген? — Авагян был озабочен, как никогда.
— Минаса.
Короткая летняя ночь шла на убыль. Ваан вышел. Холодный воздух загнал его обратно. В окна заглядывал, любуясь собой, рассвет.
— Стой! Кто идет? — Часовой пытался кого-то остановить.
В синей мгле возникла фигура бойца с ношей на спине.
— Это я, товарищ лейтенант, — прозвучал сдавленный голос Минаса.
— А где лейтенант?
— Нет больше лейтенанта, — голос Минаса стал еще глуше, — нет его больше…
Минас опустил на землю тело Вигена Саруханяна.
— Как это случилось?
— Задание мы выполнили, товарищ лейтенант. Под вечер в лесу обнаружили провод. Прошли по нему и наткнулись на другой — красный, под деревом, в траве. Лейтенант тронул рукой, только «ах» — и выдохнул. Гляжу — уже мертв. Током убило. Что мне было делать? Оттащил за одежду, чтоб и меня не ударило, и принес.
Ставка была обнаружена.
Ваан смотрел в безмятежное лицо Саруханяна. И только сейчас заметил, как он красив: открытый лоб, выразительные губы. Как живой. Ваан скрипнул зубами.
— Иди, Минас, отдыхай.
— Не могу, товарищ лейтенант… Я своего командира одного не оставлю. Пока не похороним, буду стоять в изголовье.
Ваан не возражал.
Погребли Саруханяна на сельском кладбище, с воинскимм почестями.
Вечером Валя и Марина украсили его могилу незабудками.
В тот же день Чобанян доложил командиру бригады, что задание выполнено, а начальник разведки при его исполнении погиб.
Генерал Каратов склонил голову: «Еще один…» Ваан понимал состояние генерала. Он сам знал, как это больно — терять.
* * *
Зеленая дорога петляет в гору. С серебристым звоном змеится по камням речка. По берегам ее склонились ивы. Дорога безлюдна. На траве поблескивают капельки недавно отшумевшего дождя. Попадаются грибы — белые и с желтоватыми шляпками.
— Ты жареные грибы пробовал, Минас?
— Пробовал. Мясо барашка напоминают.
— Наберем?
— Да шагай ты, парень. Тебе что, детство вспомнилось? Тебя воевать, а не по грибы позвали. Топай!..
Не ходи босиком, тут колючки кругом!Поцелуй твой пьянит, как румянец ланит! —
пропел Сурен. Ряды было подхватили песню, но ее заглушил приказ.
Понуро двинулись дальше. За последним поворотом взору открылся средневековый замок. Его серая громада высилась над зелеными кронами. Кто и когда его построил? Здесь все напоминает о погребенной романтике рыцарского прошлого, последние отголоски которого шуршат крыльями летучих мышей под мрачными готическими сводами.
После освобождения Западной Украины нашими войсками хозяева бежали за границу, и замок был превращен в краеведческий музей. Пришли немцы, а следом — старые владельцы замка. Партизанский победный бросок вновь выбил их отсюда, и вот опустевший замок приютил командование бригады.
При замке костел, в котором никогда не замирают богоугодные молитвы и песнопения ксендзов. Бог еще не отрекся от этого все еще надежно защищенного престола и добрыми глазами украинца улыбается потрескиванию свечей, проклинает греховное воркование диких голубей.
В одной из комнат расположились генерал Каратов и лейтенант Чобанян. Будто оседлав языки свечей, раскачиваются их гигантские тени, ударяясь о потолок и шарахаясь от стен.
— Поредела ваша рота, лейтенант, — участливо сказал генерал, — заметно поредела.
— Да, — неохотно откликнулся Чобанян, — сейчас из нее и на взвод не наберешь.
— Так вот, — проговорил Каратов, — мы решили пополнить вашими бойцами украинскую роту бригады. Вольетесь в нее как взвод. Как вы смотрите на такое решение?
— Решение правильное, — согласился Чобанян, — рота в нынешнем составе не в силах предпринимать самостоятельные операции и вести бои. Она совсем обескровлена.
— Именно поэтому мы и решили назначить командиром новой роты вас, Чобанян. Не возражаете?
— Лейтенант Бойко отличный солдат, умный, смелый. Не стоит его трогать.
— Именно за перечисленные вами качества мы и назначаем Бойко вашим заместителем.
Ваан не стал возражать, знал, что генерал решения своего менять не станет. Помолчали, глядя, как потрескивают свечи.
В дверь постучался ксендз. Первое, что увидел на его лице Ваан, так это выражение ужаса. Пламя свечей выхватило крест на груди, который сверкнул холодной сталью клинка.