— Ладно! Иди! — махнул рукой Ваан.
— Так он бы убег, не выстрели я, товарищ лллейтенант! — не унимался разведчик.
Минас выложил на стол монокль Брауна. Когда монокль был водружен на обычное место, глаз снова увеличился втрое, но по-прежнему остался испуганным.
— Что вас привело в город Ж.?
Пленный хранил молчание.
— Вот как, — повеселел Ваан, — Браун решил разыгрывать из себя героя? Да, Возня себя не оправдала. Мы повернули оружие куда хотели, не так ли?
— Так, — наконец выдавил из себя пленный.
— Это разумно, герр Браун, что вы заговорили. Вас, как провалившего дело, надо понимать, отозвали?
— Как вы можете знать об этом?! — лицо его выражало крайнее удивление.
— Это мое предположение, — сказал Ваан. — Вас потом назначили командовать эсэсовской частью и отправили в эти места — ликвидировать партизанское движение, так сказать, замаливать вину. Угадал?..
— Вам-то откуда известно?
— Все это я знал и без вас, теперь ваша очередь рассказывать.
— Что вас интересует?
— Какие части переброшены сюда?
— Эсэсовский полк «Бранденбург».
— Кто командир?
— Я.
— Личный состав и вооружение?
— Две тысячи пятьсот человек. Три стрелковых батальона. Полку приданы две минометные батареи, одна артиллерийская и две бронетанковые роты.
— Вооружение?
— Все автоматчики. Полк переброшен из Франции.
— Когда прибыли?
— Неделю назад.
— Благодарю за ценные сведения. Надеюсь, в обиде на нас не будете. Война есть война.
— Лейтенант! Надеюсь, вы не откажете мне в помощи.
— Не понял…
— Вы не позволите, чтобы меня расстреляли… Я и так уже пострадал…
— Герр Браун, вы «дорогая дичь», уверяю вас. Командование штаба бригады вами заинтересуется, вот увидите. Полагаю, что даже инстанции повыше. Вот они-то и решат — как быть с вами, организатором «национальных легионов», видным эсэсовцем.
— Расстреляют! — простонал он, монокль повис в воздухе.
— Герр Браун, возьмите себя в руки, вспомните, как держались наши во время нечеловеческих пыток.
— Я человек идеи, — проронил пленный, — а не солдат.
— Человек идеи это прежде всего солдат, — возразил Ваан. — Вам не хватает именно идейности, герр штурмбанфюрер. По этой лишь причине вы не солдат и не были им никогда.
— В каждом из нас говорит инстинкт самосохранения, — виновато вставил Браун.
— На войне он плохой попутчик. На войне такого солдата после первого взрыва бомбы видят либо с поднятыми руками, либо со спины.
— А в вас, разве в вас не сидит этот дьявол? — сделал выпад Браун.
— Говоря по совести, герр штурмбанфюрер, я считаю себя до конца преданным родине солдатом. Это не просто война, это поединок, поединок не только физических, но и духовных сил. Вы считаете наших солдат безумцами, когда они с голыми руками идут на автоматы, бросаются под танки. В нашей стойкости вы усматриваете варварство. А ведь именно в этом величайший залог нашей победы. Вы же обречены.
— Странно, что вы всегда забываете о другом величайшем преимуществе над вами: мы цивилизованная нация.
— Та самая, что убивает, уничтожает, отравляет и сжигает людей заживо?
— А вы? Разве вы не убиваете?
— Убивая убийц, мы воюем во имя жизни. Как патриот, я убиваю врага своей родины. Как воин, я выполняю свой долг. Как коммунист, я сражаюсь за победу моих идеалов. Моя война справедливая, честная!
* * *
На поляне солдаты слушали рассказ Минаса. Обжигаясь горячей кашей, он живо повествовал о побеге «сукиного сына».
— На этот раз пошли мы, значит, с Валей. Отличная девушка — умереть мне за нее! Валя на своем вело едет впереди, а я за ней качу на мотоцикле. А на шоссе немцы «шлангбаум» поставили. Вижу, остановили ее, документ проверяют. Солдат, значит, заглядывается на нее, хихикает. «Фрау — гут! Зер гут!» — говорит. Я его в мыслях и покрыл как надо, ржавый сын. А он мне честь отдал: «Герр унтер, дорога свободна…»
Чтобы не вызвать подозрений, заглянули в «бар».
Валя, значит, делает вид, что у нас с ней любовь. Должен сказать: только протянула она мне руку, как я вскочил, щелкнул каблуками и поцеловал. У немцев за соседним столом слюнки потекли. А я еще дальше зашел, даю понять, что сохну по этой женщине, и время от времени обнимаю ее. Валя громко смеется и по-немецки говорит: «И как тебе не стыдно, Ганс?!»
Вдруг все повскакали с мест. Глянул — немцы бледнее смерти.
Кто, вы думаете, входит? Наш герр Браун. Я в струнку вытянулся, а Валя осталась сидеть, закинув ногу на ногу. Наш Браун достал из кармана монокль, вставил на место, и вдруг вижу — к нам направляется. Ну, думаю, влипли в историю. «О, фрау!» — говорит. Эта фрау ему ручку протянула: видел, как поцеловал, нацелился на нее вставным глазом. Потом повернулся ко мне: «Фрау будет со мной!..»
Взяв ее под руку, штурмбанфюрер с милой улыбочкой пошел к выходу. Тут Валя и вырвалась, вскочила на велосипед и покатила. Браун на машине вдогонку. Пошла она петлять, значит, по узким улочкам. Он как понял, что на своем драндулете ему не догнать ее, бросил машину и кинулся пешим порядком. А Валя жмет изо всех сил в сторону леса.
Я подоспел, когда этот гад наступал на нее со своим «вальтером». Добежал, и как трахну по кумполу! Он точно мешок с овсом повалился. «Ну, Валя-джан, говорю, нам «язык» был нужен, бог услышал наши молитвы. Иди найди свое вело, а я этого богом данного в мотоцикл усажу…»
Котелок опустел, а с ним подошел к концу и рассказ Минаса. Но от ребят так просто не отделаешься.
— Минас, ты явно что-то недоговариваешь…
— Клянусь, все выложил, как было…
— А когда живот тебе свело?
— Вам потешиться хочется, сукины дети! — смеется Минас.
Когда чуть погодя возвращается сама героиня, ее обступают и расхваливают за смелость и находчивость.
— Молодчина! Прирожденный артист! Вы бы видели, как он ручку мне целовал. Ни дать ни взять — немецкий барон. Молодчина!
Ребята гогочут. Минас ухмыляется и грозит ей пальцем:
— Ты смотри, баловница, язык попридержи за зубами.
После обеда Ваан разыскал Валю.
— Горжусь своим новым разведчиком!
— Спасибо, командир.
Беседуя, они пересекли поляну. День тихо угасал. Вечерело. Луна нашла их на берегу реки.
— Когда Браун сказал: «Мы с вами где-то встречались, фрау!» — я ужаснулась. — Голос женщины дрожал. — Не смерти боялась, страшно было потерять обретенное. Я не смогла бы жить без моих новых друзей, без тебя, командир.
— Ты все еще не избавилась от воспоминаний? — спросил он. «Как изменилась Валя, — подумал Ваан, — стала строже, женственней». — Уже поздно, Валя, пошли! — сказал он вслух. Но не двинулся с места.
— Помолчи, командир. Смотри, какая ночь! — полушепотом ответила она. — Вот бы отнять, украсть ее у войны.
— И тебя вместе с ней, да?
Валя рванулась к нему или он к ней? На какой-то миг пронеслось в сознании, что он парит высоко, высоко. Разум был бессилен сдержать уже давно запруженную лавину чувств. Разум отступил.
Она сидела, обняв колени. Ваан поднял ее.
— Ну? — заглянул он ей в глаза.
Валя беззвучно поцеловала его. Нежно и осторожно, почти благоговейно, как целуют святой крест.
8
А рота шагала вперед. Карпаты утешали их тоску по родине. Эти горы, покрытые лесами и ущельями, не так высоки, как армянские, но и они красивы!
Реки не так глубоки, а певучи. Полноводнее армянских, хотя так же бурны и шумливы.
Глаза словно умиротворены горами, тоска чуть приглушена…
В первый же день исчезновения Варужана командир снарядил группу разведчиков на его поиски. Ребята вернулись понурые. Осталось тайной, что узнал от них командир, хотя все поняли, что Варужана в живых нет. Командир, как видно, щадил Марину, негласную невесту армянской роты.
— Сурен, что красивее — Армения или Карпаты?
— Армения, отвечает парень, — горы там строже и величественней.
— А родина Варужана?
— Самое красивое место в Армении.
— Спасибо, — говорит Марина.
И ни слова больше. В Карпатах колокольчиков не счесть, на груди у девушки каждый день — пара свежих. А желтая дорожная пыль оседает на лицах, шеях и ненавистных вражеских мундирах. Шагают молча, в ногу. Размеренный шаг снимает усталость.
Глаза Вали прикованы к Ваану. Сквозь ряды, поверх голов, ее ищущий взгляд находит его. Марина берет Валю под руку.
— Сестрица, ты немцев знаешь, ведь так?
— Знаю, а что? — встрепенулась она.
— Скажи правду: они станут мучить Варужана?
Валя смотрит в ее молящие глаза. Правду сказать нельзя, да и не нужно: зачем разбивать сердце? Но и солгать невозможно.