Читать интересную книгу Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 3 - Макар Троичанин

- Не подпишу, - упрямо упёрся, сам себя не узнавая, Авдей Иванович, ощущая, как отравленная алкоголем застывшая кровь неохотно убыстряет бег по изувеченным венам.

Собственно говоря, раздорные акты не так уж были и нужны: всё сошло бы в объяснениях на словах. Кто что может проверить в прорве ремонтных работ? Детали поставлены в автомобили, и точка. Не оформили – да, но они не со склада. Шендерович хорошо это понимал, но принципиально не хотел уступить подонку, пытающемуся нагло вырваться из-под опёки, и не мог этого сделать из-за вторично ущемлённого самолюбия.

- Пойдёшь под трибунал!!! – заорал он, не в силах больше сдерживать скопившиеся с утра ярость, ненависть, отвращение и… обиду, видя перед собой замутнённым взором того, что в газете. Перегнувшись через стол, он попытался схватить мерзавца за грязный галстук, обвисший на худой морщинистой шее, но Фирсов вовремя отшатнулся, встал, опрокинув стул, и попятился к двери, с невыразимым ужасом глядя на неожиданно взбесившуюся гориллу.

Шендерович бросился за ним, и всё последующее произошло молниеносно.

Упёршись спиной в косяк дверной рамы, Авдей непроизвольно раскинул руки, и правая нащупала кем-то оставленную, будто специально, поставленную стоймя у стены монтировку. Утратив всякое осмысленное соображение, защищая себя, он поднял шоферское оружие и со всей силы обрушил на голову тянущего к нему страшные волосатые руки Шендеровича.

От сокрушительного удара тот умер мгновенно, и только глаза какое-то время жили, с недоумением вглядываясь в убийцу. Тело по инерции наклонилось вперёд, руки упёрлись мимо отшатнувшегося Фирсова в дверь, открывавшуюся наружу, надломились, голова тоже скользнула по двери, и мёртвый главмех, наконец, упал, завалившись под дверью набок и подёргав напоследок умершими конечностями. Из пролома на голове текла и текла, растекаясь густой лужей, кровь, а убийца с округлившимися от ужаса глазами сидел на корточках в углу, подняв перед собой орудие убийства и опасаясь, что убитый встанет и бросится на него снова. Но тот больше не встал. Так некрасиво, по-русски, кончилась красивая еврейская жизнь Альберта Иосифовича.

Убедившись, что нападения не будет, Фирсов ещё больше съёжился, спрятал лицо в колени, захныкал, застонал, зашмыгал носом, засмеялся, потом коротко взвыл, стремительно поднялся на подгибающихся ногах, и с безумным лицом, пронзительно закричав: «Не подпишу!!!», набросился на неподвижное тело шефа, с наслаждением нанося удары монтировкой куда попало, не обращая внимания на разбрызгиваемые по стенам и полу кровь и бесценные серые мозги еврея. Расправившись с врагом, он пантерой вскочил со стула на стол, победно вскинул вверх железное оружие и дико захохотал, часто выкрикивая всё то же: «Не подпишу! Не подпишу!».

Ужасающий, нечеловеческий хохот услышали мотористы и, приблизившись к каптёрке, долго не решались войти, а когда попытались, то не смогли отодвинуть подпиравшее дверь истерзанное до неузнаваемости тело главмеха. Тогда один побежал в контору, а второй остался караулить, с замиранием сердца слушая вопли и захлёбывающийся смех Авдея. Подошли и другие работяги, не решаясь что-либо предпринять. Вскоре пришёл побледневший, с трясущимися щеками Филонов, позвонивший в милицию, в психушку и на скорую помощь, и не велел трогать двери, и все собравшиеся ещё почти полчаса, пока не подъехали вызванные, наслаждались сумасшедшим соло Авдея, беспрепятственно повторявшего: «Не подпишу! Не подпишу!».

Когда дверь взломали, он сидел на корточках на столе и лихорадочно запихивал в рот смятые злополучные акты, торопясь уничтожить бумаги, требовавшие его подписи, злорадно бормоча: «Не подпишу! Не подпишу!», и, съев их, не возражал против смирительной рубашки и безропотно вышел с санитарами, безучастно перешагнув через изуродованный труп покровителя. Работяги, возбуждённо переговариваясь, тоже разошлись по тёмным углам, прекратив работу и зажимая рты, чтобы не вырвало. Медики уехали сразу, убедившись, что помогать некому, Филонов помчался к директору, оставив в каптёрке ко всему привычных милиционеров.

- 2 –

Владимир о трагической смерти Шендеровича и сумасшествии Фирсова узнал от секретарши, когда приехал в обеденный перерыв, чтобы узнать, вышел ли на работу главмех. Несмотря на траур, Ирина излучала доброжелательность, сияя в отблеске славы героя, о котором успела прочитать в газете. Шендеровича она терпеть не могла, Фирсова не признавала, и скорби не чувствовала. Улыбаясь, она передала симпатичному шофёру, которого раньше в упор не видела, распоряжение директора зайти сразу, как появится на базе. Глубоко и выразительно заглянула в глаза герою, обещая пока дружбу, и, мелко покачивая бёдрами и выпуклым задиком, зачастила стройными ножками в фильдеперсе к себе в приёмную, а Владимиру ничего не оставалось, как последовать за ней. Открыв дверь к директору, она заглянула внутрь и, обернувшись, разрешила:

- Иди… герой, - и засмеялась, надеясь на более близкое знакомство в будущем.

Владимир вошёл. Директор, насупясь, сидел за столом, незряче глядя на шофёра. Положение с кадрами на базе создалось катастрофическое. Почти в один день она лишилась сразу трёх ведущих специалистов: главного механика, начальника ремонтных мастерских и начальника автоколонны междугородних перевозок. Остался один Поперечный, которого пришлось назначить временно исполняющим обязанности главного механика. И больше никого. Может, этого поставить вместо Могильного? Директор вспомнил неутешительную характеристику, данную проницательным покойником: недисциплинирован, с преувеличенным самомнением, неуправляем. Да ещё ко всему прочему – кляузник. Фактически, катастрофа из-за него. Надо было подписать заявление. Директор поморщился, не в силах вернуть время назад. Нельзя было подписывать. Уже звонил второй секретарь горкома и предложил – а это всё равно, что приказал – в срочном порядке направить в «Советскую Белоруссию» очерк-отклик о трудовых успехах героя. Вслед за ним секретарь горкома комсомола попросил – а это тоже обязательно – обеспечить выступление боевого комсомольца на предстоящей комсомольской конференции. Нет, начальником автоколонны выскочке не быть.

В кабинет заглянул новоиспечённый главмех.

- Мне надо срочно съездить на станцию.

- Съезди, - разрешил директор воспользоваться своим лимузином. – Слушай, Алексей Игнатович… - Владимир с любопытством взглянул на того, кого до сих пор называли не иначе как Поперечка, - вот, Васильев жалуется, что его без причины и объяснения перевели из первой колонны во вторую. Тебе что-нибудь известно по этому поводу?

Поперечка вошёл, замялся, не зная, как ответить, но директору и не нужен был ответ.

- Я просмотрел все последние письменные распоряжения Шендеровича, там нет ни слова о переводе.

- Он на словах… - невпопад попытался объяснить Алексей Игнатович, но директор перебил:

- Я думаю, что напутал Могильный. Он, говорят, вчера был сильно пьян, так?

- Да, - подтвердил новый помощник.

- Значит, мог напутать?

Директор посмотрел на Владимира.

- Зря ты писал заявление, тебя никто и никуда не переводит, ты по-прежнему в первой колонне. Поперечный?

Теперь директор смотрел на врио-главмеха.

- Слушаю.

- Подбери ему в качестве награды за подвиг хороший маршрут.

Потом двумя толстыми пальцами брезгливо приподнял над столом помятое заявление с жирной резолюцией убитого и утвердительно спросил:

- Рву?

Владимир, добившись своего, не возражал. И не его вина, что справедливость восторжествовала такой ценой.

- Согласен.

Директор демонстративно медленно разорвал заявление на мелкие клочки и бросил в мусорную корзину.

- Кстати, Шендерович, ценя тебя как классного специалиста, поставил на нём визу «не согласен». Учти.

Когда вышли на улицу, Поперечка, убедившись, что Владимира вызывали не за назначением на одну из освободившихся должностей, стёр тыльной стороной ладони пот со лба и доверительно сказал:

- Как стал главмехом, так такое состояние, будто снова сижу под обстрелом в машине с грузом снарядов и мин.

«Так вот почему он – Алексей Игнатович», - понял Владимир, а обрётший имя-отчество достал потрёпанный блокнот, полистал, нашёл нужную страницу и предложил, выполняя распоряжение директора:

- Хочешь съездить в Москву или Киев?

Там агентов не было.

- Мне бы, пока осваиваюсь, поближе, по республике.

- Тогда кати в Вильнюс, Брест, Витебск, Могилёв.

Владимир лихорадочно вспоминал карту республики и не очень уверенно попросил Витебск. На пути к нему вроде бы была Орша, и там должен быть законсервированный Гевисманом один из пяти агентов.

- Договорились, - согласился новый шеф и даже пожертвовал лист из блокнота, куда записал адреса отправителя и получателя грузов. – Туда повезёшь всякое железо, обратно – полный воз колючки и компрессор на прицепе нам. Не забудь доски, ящики, лопату, топор – дорога за Оршей дрянная.