Читать интересную книгу "Академия Малхэм Мур. Мой сводный враг - Мию Логинова"

ты ей и правду рассказал?

Я дёргаюсь от неприятного предчувствия и неверия.

Этого не может быть… Просто не может…

– О чём ты?

– Ты знаешь, о чём, Дан. – От того, как знакомо он сдул с глаз чёлку, внутри сводит тоской воспоминаний. По тем временам, когда мы тайком от отцов встречались на нейтральной территории и мечтали, что вместе поступим в Мур. Что больше не будет Диких и Змей. Бессмысленной гонки за титулом лучшего и более достойного.

Я мотаю головой.

Он не мог знать. Не мог… не…

Холодный, твёрдый взгляд говорит о другом.

Он знает.

Невероятно.

Не может быть.

– Как давно?

Макс отходит от стола, открывает холодильник, достаёт оттуда пиво и молча протягивает мне. Как будто предлагает выпить яду и распрощаться со всем этим. Я открываю бутылку о столешницу, оставив на дереве некрасивый выщербленный след от зубцов пробки.

– Значит, ей ты рассказал, да? – Макс садится за стол с противоположной стороны от меня, грузно опускает локти на деревянную поверхность и принимается тереть друг о друга руки. – Сколько ты её знаешь, Эйдан? Две недели? И рассказал. – Он, снова смеётся, поднимается, принимается мельтешить туда-сюда.

В голове у меня звенит только бесконечное “знает”, наполняя страхом всё сильнее. Страхом быть раскрытым. Страхом за маму и нашу тайну. Осознав смысл его слов, я отбрасываю бутылку с пивом. Звон разбитого стекла, запах расплескавшейся жижи… Мои руки сжимают края латимеровской рубашки, вдавливая того в стену. Макс не сопротивляется.

– Кто ещё знает? – едва узнавая свой голос, зло шиплю я. Думать просто не могу. Всё сковало холодом краха. Всё может рухнуть вот прямо сейчас. От одного его слова.

Я в клетке. В ловушке, на поводке у того, кому когда-то клялся в вечной дружбе.

– Остынь, Дан. Никто. Никто больше не знает.

Слова звучат устало и веско, но много ли в них правды? Как понять? Как не купиться на очередную уловку?

– Лжёшь!

– Конечно, я ведь Латимер, да? Как можно мне доверять? Как будто я умею хранить тайны, а? – Он ерошит пятернёй собственные растрёпанные волосы, и мои пальцы сами собой разжимаются. Всё ещё не веря в услышанное, отхожу на два шага назад, пятясь, наступаю на оброненный кулон. Хруст в тишине звучит выстрелом. Мы оба опускаем глаза. Медленно поднимаю тяжёлый ботинок. Макс равнодушно отворачивается к окну, как будто его мечта не рассыпалась на мелкие части под моей подошвой.

– Такая корова нужна самому, да Дан? Распробовал, и теперь жуть как жалко делиться? – Что там такого интересного в щели между портьерами? Напряжённая спина едва заметно вздымается от дыхания. – Прежде, чем лезть в её жизнь, ты бы порылся в прошлом своей семьи.

Латимер резко разворачивается. Его лицо каменное, застывшее. А слова острее самого острого лезвия.

– Это наследственное, Дан. Сумасшествие передаётся в семье Беркли уже много поколений. Ты можешь быть следующим. Или твой сын. Ваш сын. Ты желаешь ей такую судьбу?

Хочется заткнуть уши. Орать, перебивая его тихий приговор, что это неправда. Но… слова отца, что я ни черта не понимаю. Слова деда, что мне надо узнать правду однажды… Мамина болезненность, странные мелочи, которым я в детстве не придавал значения. Это вполне могло быть не результатом отцовских экспериментов, как я думал. Что, если Макс и здесь прав? Как удалось ему узнать? Какая разница?

– Оставь её, Дан. Оставь её мне. Потому что я смогу о ней позаботиться до конца своих дней. А ты? Ты точно сможешь?

Я больше не слушаю, перед глазами плывёт, в голове не мысли – тягучий кисель. В груди так жмёт и болит, что кажется, больше никогда не вдохну. Вылетаю из домика Змей, не думая, куда и кого встречу на своём пути.

Неужели правда? Где правда? В чём?

Я всё это время жил во лжи. Думал, что знаю правду. Что скрываю её от мира, а на самом деле правду скрывали от меня?

Я отказался от друга, потому что боялся ему довериться, а он, выходит, давно уже всё знал и без моих откровений. Как? Почему? Почему никогда не дал даже повода так думать. Он ведь ненавидел меня за преданные клятвы. Тогда почему молчал?

Я-то мнил себя мучеником, а выходит…

Почему?

Как же так?..

Глава 42

– Что случилось с мамой на самом деле? – Не помню, как добрался домой. Как и чем аргументировал свой уход на пропускном Мура. Мне было плевать. Вероятно, вздумай меня кто-то задерживать, я бы убил, не задумываясь о последствиях. Единственное, о чём я мог думать, – слова Макса. Всё это звучало бредом сумасшедшего, но я узнал о сумасшествии так много, что понимал: Латимер мог узнать правду.

Всё тайное рано или поздно становится явным.

Разве я сам не так твердил отцу, пытаясь сорваться с его крючка? А теперь что же, выходило, что это не маму прятали от мира? Это правду прятали от меня? Так получается?

Ещё недавно, зайдя к Максу, я посчитал его упитым до розовых пони, сейчас сам ощущаю себя не лучше. Голова раскалывается от разрозненных мыслей, земля уходит из-под ног. Я врываюсь в кабинет отца без стука, снеся на ходу дверь. Та громко ударяется о стену. Борясь со сбитым дыханием и клокочущей злостью, я пытаюсь вытолкнуть из глотки все вопросы разом.

– Это правда? – Отец в замешательстве подскакивает со своего кресла, поспешно отбросив бумаги. Его хмурый взгляд и растерянность подтверждают: не понимает. Не может сложить два и два. – Правда, что сумасшествие мамы наследственное?

Отца будто током ударяет. Он оседает обратно в кресло, уронив голову на свои крупные, аристократичные ладони. Пальцы дрожат.

– Я задал вопрос!

Не испытываю ни сочувствия, ни раскаяния. Я так зол на него, как не был, думая, что это он причина всех наших бед.

– Иветт просила не говорить тебе… – Голос отца звучит так тихо, что мне приходится задержать дыхание в попытке расслышать сказанное.

– Не говорить?! – Не зная, куда выплеснуть гнев, я хватаю с отцовского стола кувшин с водой и запускаю в окно. Звон окатывает нас вместе с холодом ворвавшегося в кабинет ветра. Отец поднимает голову, безучастно-растерянно глядя в образовавшуюся дыру в раме.

– Мы до последнего верили, что обойдётся… Когда мы только познакомились с Иветт, я влюбился без памяти. Жил только мыслью о браке. Отец не желал его, потому что Беркли на тот момент увядали и я мог сделать партию более успешную и перспективную. Мы воевали так, что чуть глотки