поглощаемым каждой клеточкой моего тела.
— В доме чисто, Морргот.
Чей-то низкий голос вырывает меня из того спокойствия, в которое погрузил меня поцелуй моей пары, и возвращает в промозглую реальность. Лор, должно быть, что-то спросил у мужчины, потому что тот отвечает:
— Двое. Мы их перенесли.
— Что «двое»? — спрашиваю я и отрываюсь от Лора, чтобы взглянуть на рыжеволосого гиганта, чья голова едва помещается в непомерно большом дверном проёме.
Я смутно помню его за обедом в Небесной таверне. Покопавшись у себя в памяти, я в итоге вспоминаю его имя: Эрвин, который летал в Неббу на то дурацкое задание, призванное отвлечь моего отца.
— Два тела, миледи.
Моя кровь становится такой же липкой, как и тело.
— Куда вы их дели?
«Подальше от твоих глаз», — бормочет Лор.
— Седовласый фейри, — когда мои губы начинают дрожать, я облизываю их, и каким-то образом это помогает мне подавить рыдания, которые норовят вырваться из моего сердца. — Я хочу… я хочу, чтобы его достойно похоронили.
Эрвин смотрит поверх меня на Лора, ожидая его приказа.
Я поворачиваюсь и запрокидываю голову, чтобы посмотреть в лицо своей пары.
— Пожалуйста, Лор.
«Я прикажу обернуть его тело в простыню и вынести из дома перед тем, как мы сожжём его дотла».
«Вы собираетесь сжечь дом?»
«Я хочу стереть Косту с лица земли».
Его призрачные пальцы сжимаются вокруг моего бедра.
«Я хочу избавиться от всего, чего он когда-либо касался. От всего, что он когда-либо делал. Единственное место, где он продолжит существовать — это учебники истории, которые мы напишем для того, чтобы о его коварстве никогда не забывали».
— Фэллон! — восклицает хриплый голос, который заставляет меня подпрыгнуть, но он также заставляет меня улыбнуться, потому что я точно знаю, кто говорит.
ГЛАВА 39
Когда я переступаю порог дома из кошмаров, по моей спине прокатывается дрожь, но при виде отца в кожаных одеждах и железных доспехах, который пересекает прихожую, я успокаиваюсь. Без всяких колебаний он разводит руки в стороны, и я бросаюсь в его объятья.
Я обвиваю его руками за талию, и у меня едва ли получается обхватить его полностью, учитывая его размеры, а также кирасу и всё обмундирование.
— Ínon…
Он произносит слово «дочка» на языке воронов хриплым шёпотом, в котором столько горя, и который дрожит, как и его толстые пальцы, скользящие по моим мокрым волосам. Он снова и снова произносит моё имя и прижимает к своему огромному телу, как мама медведица прижимает к себе своих медвежат.
Это так странно, что его объятия, запах и тембр голоса вызывают во мне чувство родственной связи, несмотря на то, что мы так мало и редко общались.
— Прости, что опять пропала, dádhi.
Его сердце с такой силой бьётся под моей щекой, которую я положила ему на грудь.
— Это не твоя вина. Не твоя, — бормочет он.
Но разве в этом нет моей вины? Да, Бронвен сказала, что Лора надо спасать, но я могла уточнить это у кого-то ещё. Я могла попросить отца отправиться вместе со мной. Вероятно, она нашла бы способ мне помешать, но я ведь даже не попыталась.
Мой отец в последний раз крепко-крепко сжимает меня, после чего отпускает.
Как бы мне хотелось вернуться вместе со своей матерью. Но как только я намереваюсь рассказать ему о том, что Юстус знает, где она, Эрвин проходит мимо нас, неся на плече что-то белое. С моих губ срывается всхлип, потому что из-под белой простыни выглядывает седая косичка.
«Фэллон, иди, разбуди Ифу и Имоген, чтобы мы могли отправиться домой».
Лор, должно быть, попросил моего отца пойти перед нами, потому что тот разворачивается и проходит вперёд, размазывая грязь по белым полам Ксемы Росси.
— Они наверху в спальне хозяйки.
Чувство вины собирается под кожей, когда я понимаю, что приведя Данте в имение Росси, я могла приговорить Ванса. Я подавляю угрызения совести и сосредотачиваюсь на огромном особняке, построенном на берегу моря, на гигантской гостиной с её белыми бархатными кушетками и бирюзовыми диванными подушками.
Когда мы проходим мимо зеркала в раме из ракушек, я застываю на месте. Несмотря на то, что Данте больше не прижимает меня к себе, я всё ещё вижу его, стоящего рядом со мной, в отражении зеркала, и это заставляет мою кровь похолодеть. Зеркало темнеет и разбивается, и я уже думаю, что это сделала я, но я не обладаю такой магией. В отличие от Лора.
Мы проходим мимо спальни, где я… где я убила хорошего человека.
«Не надо».
Короткий ответ Лора заставляет меня отвести взгляд от закрытой двери, но это не помогает мне избавиться от чувства вины, которое обосновалось у меня в груди.
Секунду спустя один из воронов, замыкающих шествие, говорит:
— Сейчас, Морргот.
Интересно, о чем попросил его Лор?
«Чтобы они собрали всё масло на кухне и облили им дом».
Он проводит прохладными пальцами по небольшой складочке между моими бровями.
«Я, вероятно, не смогу избавить тебя от кошмаров, Behach Éan, но я могу искоренить их источник».
Моё сердце увеличивается в объёмах, а глаза начинают слезиться, но не из-за того, что я вонзила меч в друга.
Правда, как только я вспоминаю о Като, вспышка белого, а затем красного цвета… невероятно красного цвета… освещает мои веки. И хотя тени Лора закрывают меня, воспоминания о том, как из горла Като пошла кровь, накрывают меня с такой силой, что всё то тепло, что удалось разжечь во мне Лору, испаряется.
Чтобы не расплакаться, я сосредотачиваюсь на блестящей лестнице из белого мрамора, украшенной золотой мозаикой, которая напоминает ковёр. Первый этаж здания — огромный и просторный, с мансардным окном, прорезанным в потолке. Тусклый рассвет раскрасил белый мрамор в серый цвет, но отражается от золотых стеклянных плиток под потолком. Объективно, это довольно милый дом. Один из тех домов на берегу моря, в котором я мечтала бы жить.
«Дом у моря, который я построю для нас с тобой, будет гораздо более милым, mo khrà».
«Дом у моря?»
«У тебя, может быть, и нет чешуи, но ты наполовину шаббианка, а шаббианцам необходимо море».
«А что насчёт замка на Исолакуори?»
«Я бы предпочёл там не жить…»
Его золотые глаза впиваются в меня.
«Если ты не против».
«Мне не нужно ничего из того, что принадлежало Регио», — говорю я, когда мы останавливаемся перед широко раскрытыми дверями.
Внутри стоят три ворона в человеческом обличье и мой дед. Точнее, Юстус не стоит, а сидит