Читать интересную книгу Зелёная земля - Евгений Клюев

без конца извиняющихся перед всеми

за свою малочисленность и престарелость.

В доме номер тринадцать жила ворожея,

ворожившая каждому как заводная

и известная тем, что из всех предсказаний

не сбылось у неё ни одно… ах, простите!

А зато здесь над крышами есть голубятни -

голубей в них немного: по три, по четыре,

но отменных пород и прекрасных расцветок -

и у каждого в клюве письмо с пожеланьем:

скажем, счастья и радости – или здоровья,

или только хотя бы успехов в работе.

Впрочем, тут никому не нужны эти письма:

обитатели улицы поумирали

друг за другом, давно – в прошлом, кажется, веке.

Что касается пышных гортензий на окнах -

поливать их приходит печальная дама

с небольшого бульвара как раз по соседству.

Е

Это старый бульвар под названьем Да Где ж Вы

Были Всё Это Время… – под длинным названьем:

сразу даже не вспомнишь, а если и вспомнишь,

то уже не успеешь сказать, ибо тут же

и кончается этот бульвар – обрываясь

в светлый пруд, где живут бестолковые утки.

Говорить с ними не о чем – разве о вечном,

но уж больно какая-то глупая тема

и не каждый захочет… – покрошит им хлеба

и отправится дальше по берегу пруда,

и промочит ботинки, и, жизнь проклиная,

еле выберется на сухое пространство,

где увидит похожий на детское солнце

перекрёсток – четыре луча в беспорядке:

на каком ни сгореть, а сгореть непременно!

F

Перекресток, похожий на детское солнце,

вообще не имеет названья – и люди,

оказавшись на нём, просто не понимают,

где они оказались… вертят головами,

пожимают плечами, разводят руками

и не знают, куда им теперь, бедолагам!

Выход есть – на пучок запылённой соломы,

под которым смешной толстопузый китаец

для того и раскинул тряпичные снасти,

чтоб ловить ими наши заблудшие души -

узким запахом острых, как лезвия, специй…

В аккуратной харчевне, где будд и драконов

больше, чем… чем других (не вдаваясь в детали),

осторожная музыка стул подвигает

и, тончайшей улыбкой тебе улыбнувшись,

ускользает за ширму, задев колокольчик,

повторяющий часть недослышанной фразы…

Ты в харчевне Да Плюнь Ты На Всё: вон два будды

за соседним столом набивают камнями

животы золотые, открытые взорам…

ты двум буддам, конечно же, неинтересен.

Но зато ты весьма интересен дракону -

жёлто-красному и с четырьмя головами:

он за столиком слева, он пьёт кока-колу,

впрочем, очень не прочь бы попробовать крови -

хоть твоей, например. Но ленив и не в форме.

Между тем плутоватая музыка, снова

по пути ненароком задев колокольчик,

с кротким взглядом блудницы несёт тебе блюдо,

на котором какие-то гнусные твари

молча возятся – в битве за лучшее место,

но, почувствовав стол под собою, внезапно

разбегаются все как одна – без-воз-врат-но

(нет, одна остаётся, поскольку подохла).

Расплатиться монетой периода Тора

не выходит: у музыки столько нет сдачи…

Значит, снова наружу – теперь уж понятно,

на каком из лучей нам сгореть с потрохами:

видишь здание Национального Банка?

G

До чего же он тесен, проспект Всё в Порядке!

В мелком сите трясут обитателей Сити -

ситуация, в общем-то, не из приятных,

только что ж тут сказать: так всегда в преисподней.

Мы и рады бы в рай, да стихи не пускают…

А прохожая брошка впивается в веко,

оставаясь навеки – соринкой, помехой,

не дающей увидеть, как нищее время

просит милостыню – прямо тут же, у банка:

нет ли, стало быть, стольких-то эре в избытке?

Золотую монету периода Тора

обменяют на множество более поздних,

и закроется банк – на две, на три недели,

ибо что ж… после сделки такого масштаба

сам собой разумеется длительный отдых!

Но проспект Всё в Порядке в порядке, как прежде, -

ах, волшебные сети богатого Сити!

Принесите сюда что угодно – и купят:

душу, старый башмак, половинку конфеты,

престарелую мать, засыхающий кактус -

всё пойдёт прямо в дело… такое вот дело!

Купишь хищную птицу с двумя головами?

Или, может быть, грязный обрывок газеты?

Пару старых подтяжек, растянутых кем-то

в прошлом веке… – одной знаменитостью местной?

Всё недорого и абсолютно доступно -

как тебе, так и… мне, но меня здесь не видно:

я давно у фонтана по имени Хватит.

Н

Хватит дарит прохожим короткие струи

тепловатой воды, отдающей то тиной,

то одной сонатиной времён предбарокко -

впрочем, ты не знаток, так что лучше заткнуться,

или нет: окунуться в зелёную воду,

стать растеньем на дне или тусклой монетой,

обещающей скоро вернуться и лгущей…

Этой гущей фонтанной тут кормятся в полдень

дорогие зеваки из стран близлежащих

или стран отдалённых… неважно откуда -

важно, что не отсюда! Они обсуждают

на своих языках, непонятных гортани,

кратковременность жизни, несущейся мимо

на зелёных, на синих и сине-зелёных

тонких велосипедах – совсем стрекозиных,

даже тоньше, пожалуй, – совсем насекомых.

И никто никогда никуда не вернётся -

из напрасной боязни остаться навеки.

Что ж касается капли воды на запястьи,

то она ненадолго – да вот и скатилась…

Кто найдёт, так того она, значит, и будет -

сколько сможет… капризный народ эти капли:

ни за что не приучишь сидеть на запястьи!

I

Кстати, здесь по пути я всегда подбираю

на дороге какую-нибудь безделушку -

хоть такую, как Кирка Святого Повесы,

небольшую по весу, карманных размеров.

Я люблю подержать её около сердца,

скажем, день или два и – поставить на место,

ибо общеизвестно, что тут прихожане

ничего, кроме как приходить, не умеют -

и приходят, и долго недоумевают

(если зданье, положим, стоит не на месте):

где же, дескать, тут Кирка Святого Повесы?

Между прочим – обычно в весеннее время, -

здесь случаются, судя по всяческим слухам,

чудеса и другие смешные событья.

Например, говорят, дух Святого Повесы

покидает обитель на четверо суток

и летает над городом как сумасшедший

(ибо лишь сумасшедшие тут и летают).

А в руках у него небольшая спринцовка

с аквавитом – и, если чудесные брызги

упадут на кого, тот теряет рассудок,

начинает летать и, ещё того хуже,

постепенно влюбляется в Памятник Мысли -

безнадёжно… бессмысленно и – без-на-дёж-но!

J

Этот Памятник – ветреник и обольститель -

замер в скверике рядом: стоит и не дышит.

Но на самом-то деле не думы, а дамы

беспокоят зелёную голову мэтра,

и, чуть-чуть приглядевшись, легко обнаружить,

что косит он зелёным медлительным взором -

взором-озером – к югу, к узорным колготкам -

озорным и узорным… но не беспризорным!

А серьёзная птица, клюя его в темя,

словно темы высокие в темя вбивая,

возмущённо глядит на смущённые ножки,

семенящие прочь, топоча каблучками.

Впрочем, вот уже ножки и остановились

под пузатым брезентом, где чёрные в жизни,

хоть и белые в принципе джинсы с кистями

ждут, когда своевольные ножки изволят

шоколада горячего – или коктейля.

И зелёного призрака полувниманье

никого уже более не беспокоит…

…кроме разве что пыльного деда с газетой,

не желающего, чтобы всякие мэтры

у него за плечом приобщались к печати.

И, взглянув подозрительно на изваянье,

пыльный дед пересаживается в сторонку -

ближе к улице Вас Только Недоставало.

К

Это улица сбоку от сквера, на север,

что, по скверной привычке, ужасно петляет,

превращаясь в клубок безнадёжнейшей пряжи:

и концов не найдёшь, и за нить Ариадны

не ухватишься, – так и погибнешь нелепо

в этом нагроможденьи случайных киосков,

мелких лавочек, частных контор, заведений

типа Всё Что Не Надо и Только Для Нудных.

Бестолковая улица, в общем: куда бы

ты ни ткнулся, повсюду не то, что ты ищешь…

В кафетерии – чай, в овощном – сигареты,

букинисты торгуют одной только жвачкой,

проститутки – добротной рабочей одеждой,

а цветочницы – рыбой (как правило, тухлой).

У картофеля фри запах краски (зелёной);

апельсины слегка отдают не то дымом,

не то ладаном; булочки пахнут гашишем;

торт украшен медалями и орденами

и израильским знаменем посередине.

А в пакетике чипсов находишь подкову,

колокольчик и – лошадь, но это-то ладно…

В общем, всё бы тут надо давно переделать,