Читать интересную книгу Зелёная земля - Евгений Клюев

Скучно пишем, голубчик… Язык безнадёжно вязок.

Слишком много латыни, хоть нет для неё предлогов.

Удивительно, как Вы обходитесь без развязок.

Убивает полное отсутствие диалогов.

Я люблю интерьеры и старинные ароматы,

обожаю пейзажи… тут я в своей стихии -

и в ближайшее время допишу за Вас все романы.

Передайте привет равнодушной своей Психее!

Записка четвертая,

почтальонше

Не кладите, пожалуйста, больше газет мне в ящик:

справа мусорное ведро – специально для этой цели,

для любых событий, особенно настоящих!

Закрывайте покрепче крышку, чтоб не улетели.

Мне приятнее думать, что время остановилось,

что я всё посмотрел и сказал большое спасибо:

в этой драме коварство, побеждающее невинность,

как и прежде, выглядит глупо и некрасиво.

Так что мне ни к чему… как бы это сказать, примеры,

наводящие снова и снова на те же мысли.

Всё хорошее в мире завершилось до нашей эры -

к сожалению, Бог судил нам родиться после.

Одиссей уже возвратился к родному чаду,

Развесёлые боги давно в стороне резвятся…

Кстати, если тебя не смогли пригласить к началу,

глупо брать на себя какую-то роль в развязке.

В общем, Вы как хотите, а я умываю руки

замечательно пахнущим сиреневым мылом:

так учил нас Пилат – дока в древней этой науке -

расставаться с будущим, будущим легкокрылым.

Разумеется, мыло не было заложено в смете,

но подобные вольности извинительны индивиду,

опоздавшему чуть ли не на два тысячелетья

и почти потерявшему героев из виду.

Вот, пожалуй, и всё о газетах, что наболело.

Разрешите теперь откланяться, моя дорогая.

…если кто-то пришлёт письмо, то, конечно, другое дело.

Правда, кто это мог бы быть, я не постигаю.

Записка пятая,

случайному гостю

Часто наши пути пролегают где попало,

и особенно часто – из-за плохой погоды.

Будем знакомы: над дверью – фамилия и инициалы,

ключ под ковриком, и в холодильнике – бутерброды.

Как Вы видите, я всё давно приготовил -

это не благодеянье, а обычная деловитость.

На прошлой неделе Вас ждали тут мясо и картофель -

вчера их пришлось выбросить, чтобы не отравить Вас.

Сам я сейчас, наверное, где-нибудь близко -

скорее всего, в «Володии» или в «Параднее»

(как добраться, рисую на обороте записки) -

так что… захочется увидеться – заходите.

А не захочется – располагайтесь как дома.

Я не скоро вернусь: кое-что, как видите, понимаю -

с госпожою Душою иногда нельзя по-другому,

иногда она дурочка слепоглухонемая.

И тогда её надобно оставить в покое,

накормить бутербродами и забыть на диване:

пусть поспит (что не самое, как мы знаем, плохое!),

пусть побудет в какой-нибудь чужеземной нирване.

С ней никак не получится no-военному по-солдатски -

отдохните, стало быть, как в гостеприимном семействе!

Ничего, если сегодня встретиться не удастся -

может статься, ещё раз реинкарнируем вместе!

Вот когда мы побродим по лугам и долинам -

птицы встретят нас песней, псы окрестные – лаем,

вот когда мы подружимся, в нашем завтра счастливом,

если только узнаем друг друга. Но, говорят, не узнаем.

Записка шестая,

Сивому Мерину

В темноте пробираясь намедни по белу свету -

мимо храма Кому-не-Помню, – с правого боку

я имел в кармане завёрнутую котлету

и увидел на сене одну потрясающую собаку.

Мы устроили пир и, разумеется, говорили о дзэне:

дескать, время придёт собаке во тьме пробираться

и, увидев меня голодным, лежащим на сене,

поделиться карманной котлетой со мной по-братски.

Всё закончится, стало быть, той же котлетой… странно.

Если так, то зачем нам дзэн, выражаясь прямо?

И зачем нам с собакой следующая нирвана,

кроме этой – уже состоявшейся возле храма?

Так на Ратушной (Радужной) площади, под луною,

мы простились, поскольку делалось холоднее,

и собака отправилась дальше – возможно, мною,

и я тоже отправился дальше – возможно, ею.

Разумеется, мы твёрдо договорились о встрече,

но никто не явился – и встречу навсегда отложили,

из чего легко заключить, не впадая в противоречье,

что слова иногда бывают довольно лживы.

С этого времени я уже ни за что не ручаюсь,

ибо кто из нас кто теперь – не могу быть уверен,

всё, что мне остаётся, – это рассчитывать на случайность

и апеллировать к Вам, уважаемый Сивый Мерин.

Сущность – это люди с пёсьими головами,

всегда одинакова и выглядит некрасивой:

ею можно махнуться не глядя – да вот хоть и с Вами,

мой поверхностный адресат, мой приятель сивый.

Записка седьмая,

соседу

Как старуха, которая поскребла по сусеку,

я потряс свою память, чтоб найти Ваше имя, -

не нашёл… Но уж если мы живём по соседству,

я хотел бы общаться с Вами, а не с другими.

Вчера посмотрел бергмановское молчанье

и опять ужаснулся тому, как мы одиноки,

но решил не тревожить Вас ночными речами,

а подсунуть под дверь эти бессвязные строки.

Просто почувствуйте моё плечо под рукою

как несущую конструкцию (несущую чудо),

ибо наше существованье – тяжёлое, городское -

предполагает, что все нам чужды и всё нам чуждо.

Это нормальная концепция старого экзистенциализма

(враждебность времени, бесчеловечность пространства),

вышедшая из моды вследствие провинциализма -

французского, если я правильно разобрался.

Кстати, жаль, потому что французы оказались правы

(Франция права почти постоянно):

нас разделяют стены, пограничные столбы и заставы,

на которых вся история практически и простояла.

К этому мне только и остаётся добавить,

что на меня Вы смело можете полагаться,

особенно если, перетряхнув Вашу память,

вдруг не обнаружите ни титулов, ни богатства.

Глупо жить рассорившись и разладясь,

да и лет ведь нам, согласитесь, совсем немало!

Хорошо бы, конечно, мне ещё знать Ваш адрес,

чтоб наугад не совать записку куда попало.

Записка восьмая,

полицейскому

Завтра я перейду улицу в неположенном месте:

хватит мне демонстрировать лояльность и невиновность!

Подойду и признаюсь (для меня это дело чести),

что, увы, я виновен, хоть сие для Вас и не новость.

Все мы виктологичны – я тоже, самую малость,

но иначе нельзя: в силу тщетности всех презумпций,

и на мне, как Вы видите, это правило не сломалось -

так что лучше вести себя как остальные безумцы.

Разумеется, это может выглядеть некрасиво,

но красивому тут как бы неоткуда и взяться…

В общем, так: я с лотков ворую цветы и сливы -

и цветы и сливы обычно добрее, чем их хозяйки.

Не поймите в том смысле, что я бы не мог расплатиться, -

у меня есть доход, и я, в сущности, не бездельник,

но представьте себе, что я был бы, допустим, птица -

из породы не-сеют-не-жнут-не-имеют-денег!

Как бы Вы поступили, мой друг нелюбвеобильный,

в ситуации, когда… ни преследовать, ни ругаться?

Надеюсь, Вы не стали бы размахивать дубиной

и стрелять из пушки – да хотя бы и из рогатки?

Что ж, тогда я птица, и это не противозаконно -

воровать с лотков, то есть воевать с продавцами.

Если это желание Вам до сих пор незнакомо,

украдите – и убедитесь в его святости сами.

Ну а я теперь ничего не боюсь и лечу к вершинам

самых древних мудростей и самых больших загадок -

страшно будет только бросаться наперерез машинам

по дороге к Вам, соблюдающему порядок.

Записка девятая,

бывшему попутчику

Помню, ехали вместе – проезжая то ли Покровку,

то ли Клин, что, впрочем, одно и то же, -

обсуждали безобразную Вашу татуировку

в свете непосредственного назначения кожи.

Вы ещё всё пытались внушить мне идею,

что я как-то неправильно это себе представляю,

но, заметив, видимо, что я внутренне холодею,

развернули тему в направлении к Менелаю.

Я к тому это, что… на днях перечитывал «Илиаду»,

разговаривал с Менелаем: ещё сердитый,

всё война на уме (уже столько столетий кряду!),

всё такой же взбешённый обманщицей-Афродитой.

Я ему: дескать, Бог с ней, забудем… а он – ни в какую:

представляете – боль? До сих пор ещё не утихла!

Я и так с ним и этак: ругаюсь, кричу, психую,

а он всё о своём, у него ведь одна пластинка.

Кстати, шлёт Вам привет – прямо, как бы сказать, из боя:

я расслышал с трудом из-за… чем там стреляли греки? -

из-за этого, в общем. Но привет у меня с собою -