«На корабле Федор Иванович придумывал непозволительные шалости. Сначала Крузенштерн смотрел на них сквозь пальцы, но потом пришлось сажать его под арест. Но за каждое наказание он платил начальству новыми выходками, он перессорил всех офицеров и матросов, да как перессорил! Хоть сейчас на ножи! Всякую минуту могло произойти несчастье, а Федор Иванович потирал себе руки. Старичок корабельный священник был слаб на вино. Федор Иванович напоил его до положения риз и, когда священник как мертвый лежал на палубе, припечатал его бороду сургучом к полу казенной печатью, украденной у Крузенштерна. Припечатал и сидел над ним; а когда священник проснулся и хотел приподняться, Федор Иванович крикнул: Лежи, не смей! Видишь, казенная печать! Пришлось бороду подстричь под самый подбородок.
На корабле был ловкий, умный и переимчивый орангутанг. Раз, когда Крузенштерн отплыл на катере куда-то на берег, Толстой затащил орангутанга в его каюту, открыл тетради с его записками, положил их на стол, сверху положил чистый лист бумаги и на глазах обезьяны стал марать и поливать чернилами белый лист. Обезьяна внимательно смотрела. Тогда Федор Иванович снял с записок замаранный лист, положил его к себе в карман и вышел из каюты. Орангутанг, оставшись один, так усердно стал подражать Федору Ивановичу, что уничтожил все записи Крузенштерна. За это Крузенштерн высадил Толстого на какой-то малоизвестный остров и сейчас же отплыл. Судя по рассказам Федора Ивановича, он и на острове продолжал бедокурить, живя с дикарями, пока какой-то благодетельный корабль не подобрал его — татуированного с головы до ног»[309].
Одним словом, и во время кругосветного путешествия Ф. И. Толстой буянил. Но, конечно, в Буянове сказался не весь Федор Иванович, который привлекал современников истинной храбростью, образованностью, умом, обаянием и щедростью души, преданностью друзьям.
К сожалению, мы не можем сказать, когда В. Л. Пушкин познакомился с Ф. И. Толстым. А ведь это могло быть еще в те годы, когда Американец был ребенком: он родился в Москве в 1782 году в приходе церкви Харитония в Огородниках, там провел свое детство[310]. Скорее всего, и во время учебы в Морском кадетском корпусе и службы в Петербурге Ф. И. Толстой не забывал родной город, приезжал иногда в Москву. Известно, что 15 февраля 1810 года он был в так называемом домовом отпуске на 28 дней и в срок в свой Преображенский полк не явился. В декабре он вновь получил отпуск — уже на три месяца[311]. Возможно, в это время Ф. И. Толстой посетил Первопрестольную — как раз перед тем, как Василий Львович стал сочинять «Опасного соседа». Но не исключено, что их знакомство состоялось уже после того, как «Опасный сосед» в марте 1811 года был написан, после того, как Ф. И. Толстой, вернувшись со славою из военного похода в 1814 году в Москву, вышел в отставку и поселился в Староконюшенном переулке. В 1816 году в послании «К графу Ф. И. Толстому» Василий Львович сожалел о том, что подагра не позволяет ему приехать к милому своему Толстому на обед, где будут И. И. Дмитриев, П. А. Вяземский, A. М. Пушкин, П. И. Шаликов:
Как мне не горевать?Вы будете, друзья, и пить, и забавляться,И спорить, и смеяться,А я сидеть один с поникшей головой,И к вам лишь мыслями, увы, переноситься! (53)
В письмах В. Л. Пушкина П. А. Вяземскому 1818–1821 и 1828 годов имя Ф. И. Толстого встречается довольно часто: Василий Львович бывает у него с друзьями на великолепных ужинах, пьет шампанское, слушает пение цыганок, сообщает, что его приятель «более, нежели когда-нибудь, пустился в игру», рассказывает о том, что Федор Иванович читает Гиббона и Геродота, спешит сообщить о его женитьбе на цыганке Авдотье Максимовне Тугаевой, сочувствует его горю, когда у него умирают дети. Но, думается, и до знакомства с Ф. И. Толстым B. Л. Пушкин слышал рассказы о его буйном нраве и авантюрных похождениях, подсказавшие ему характеристические черты Буянова.
Читал ли Ф. И. Толстой «Опасного соседа»? Несомненно. Более того — он считал, что в поэме В. Л. Пушкина есть намек на его жену — цыганку. Во всяком случае, А. Я. Булгаков, рассказывая 18 мая 1821 года в письме брату о том, что Василий Львович собрал все свои сочинения для печати, не преминул заметить: «…но тут не будет Буянова. Американец Толстой говорит, что это une production immorale[312]. Почему же? Потому что здесь нападают на цыганок (мало, и на его жену)»[313]. А ведь, как мы помним, с цыганками прожил свое имение Буянов. Быть может, Ф. И. Толстой узнал себя в герое «Опасного соседа»?
И еще одна подробность, связанная с Буяновым. Его буйство комически представлено и в политическом плане. Лозунг Буянова «Все равны в борделе у б…» — не что иное, как пародирование лозунга Великой французской революции, провозгласившей свободу, равенство и братство. (Заметим, что в поэме В. Л. Пушкина в борделе оказываются представители духовенства, купечества и дворянства.) Любопытно, что «революционный» смысл лозунга Буянова был, по-видимому, воспринят первыми читателями «Опасного соседа» и дал повод к мистификации. А. Я. Булгаков 4 мая 1820 года писал из Москвы в Петербург брату, сообщая об обеде у Василия Львовича, на котором среди гостей были М. М. Сонцов, П. И. Шаликов, В. С. Филимонов, А. М. Пушкин:
«Стали говорить, что племянник его, поэт и повеса (говорят), был призван к Милорадовичу за какие-то стихи. <В. Л.> Пушкин весь сконфузился, но еще больше, когда я стал уверять, что Ал. П. дал следующий ответ графу Милорадовичу: „Я эти стихи знаю, в<ашему> с<иятельств>у не солгали, они точно написаны Пушкиным, дядею моим“»[314].
А. Я. Булгаков сумел живо передать замешательство Василия Львовича, который, «как громом убитый, стал на всех поглядывать» и наконец залепетал по-французски: «Прежде всего я очень сильно сомневаюсь, что мой племянник мог сказать подобную вещь, и… даже если бы он ее сказал, граф Милорадович, я надеюсь, этому бы не поверил». И, переходя с французского на русский, а потом опять на французский, добавил: «Ведь меня все знают, я не либерален: меня знает и Ив. Ив. Дмитриев, и Карамзин, я не пишу подобных стихов». — «А Буянов?!» — воскликнул А. Я. Булгаков. «Ну, что Буянов, — стал оправдываться творец „Опасного соседа“, — это плохая шутка». — «Плохая — да, — возразил всегдашний насмешник Василия Львовича А. М. Пушкин, — но не забавная»[315]. Быть может, шутка В. Л. Пушкина была адресована далекому от политики, буяну, но отнюдь не революционеру Ф. И. Толстому?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});