Обратим внимание на то, что Василий Львович не просто рассказывает; он, как и Хогарт, показывает историю шлюхи, начало этой истории и ее печальное завершение. О том, как начиналась эта история, сказано Буяновым в первой сцене:
Не девка, — золото, из всей Москвы красотка.Шестнадцать только лет, бровь черная дугой,И в ремесло пошла лишь нынешней зимой.
В четвертой сцене Варюшка предстала перед Буяновым и поэтом-рассказчиком во всем блеске молодости и красоты. Но здесь же — то будущее, которое ожидает ее в конце карьеры: безносая, больная сифилисом кухарка, оставшаяся служить в борделе «из чести», то есть за чаевые.
Следующая пятая сцена особенно интересна. Это сцена пирушки. Она соотносится с листом «Он пирует» из серии «История распутника». Герой Хогарта веселится в трактире вместе с проститутками. Пьяный, со спущенным чулком, в расстегнутой рубашке, он задрал ногу на стол. В руке у него рюмка, другой рукой он обнимает шлюху, которая за его спиной передает своей товарке украденные у него часы (как мы помним, и рассказчику «Опасного соседа», сбежавшему из притона, пришлось оставить там кошелек и часы). Любопытно, что на стенах изображенного Хогартом трактира висят портреты римских императоров с дырами на месте лиц: Рим, известный своим развратом, не может видеть столь откровенной картины свального греха. Создавая декорацию четвертой и пятой сцены, Василий Львович тоже не забыл про портреты:
Султан Селим, Вольтер и Фридерик ВторойСмиренно в рамочках висели над софой…
Так мировое сообщество — Турция, Франция, Пруссия, — представленное портретами Селима III, Вольтера и Фридриха II, созерцает пока что мирную жизнь русского борделя.
Сцена шестая, с переменой декораций: «знакомка новая» увлекает стихотворца по высокой «крючковатой» лестнице в свою светлицу. Рассказчик успевает описать интерьер: огарок в черенке освещает «сундук засаленный, периною покрытый», обитый рогожей пол, «рубашки на шестах, два медные таза», заметить серого кота и курицу. Но любовная игра, не успев начаться, прерывается шумом, воплем, который несется в светлицу.
Сцена седьмая. Поэт и его новая подруга прибегают на шум и вопль. Драка, свидетелями которой они становятся, описана Василием Львовичем столь мастерски, что его описание заставляет вспомнить не только Хогарта, но и фламандских художников, картины Питера Брейгеля:
О ужас! Мой Сосед, могучею рукоюК стене прижав дьячка, тузит купца другою;Панкратьевна в крови; подсвечники летят,И стулья на полу ногами вверх лежат.Варюшка пьяная бранится непристойно;Один кривой лакей стоит в углу спокойноИ, нюхая табак, с почтеньем ждет конца.
И эту сцену созерцают Селим III, Вольтер и Фридрих II, созерцают, надо полагать, не без интереса. Вольтер — автор поэмы «Орлеанская девственница», где много рыцарских и эротических сражений; драка в московском борделе забавно проецируется на эти сражения. Селим III и Фридрих II (его в России называли не иначе как Фридрихом Великим) — полководцы, которые вели кровопролитные войны: кровавую битву в борделе выигрывает Буянов — он выступает здесь в роли одержавшего победу полководца.
Сцена восьмая — явление полицейского, «брюхастого офицера». Это — неотвратимая расплата за дебош, учиненный в борделе. Полицейский появляется в отворившейся двери столь же театрально, как и судья с приставами, которые пришли арестовывать проститутку (третий лист хогартовской серии «История шлюхи»).
И последняя, девятая сцена — бегство стихотворца, оставившего впопыхах в светлице кошелек и часы, перепрыгивающего «чрез бревна, кирпичи, чрез полный смрада ток», бросающего свою шинель на съедение стае косматых псов.
Завершается поэма своеобразным переложением первого псалма царя Давида: «Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых и не стоит на пути грешных и не сидит в собрании развратителей».
Блажен, стократ блажен, кто в тишине живетИ в сонмище людей неистовых нейдет;Кто, веселясь подчас с подругой молодою,За нежный поцелуй не награжден бедою;С кем не встречается опасный мой Сосед;Кто любит и шутить, но только не во вред;Кто иногда стихи от скуки сочиняетИ над рецензией славянской засыпает.
Обратим внимание на то, что каждую гравюру Хогарта серии «История распутника» сопровождала стихотворная надпись моралистического характера. Это было прямое назидание, адресованное не столько персонажам гравюр, сколько зрителям.
Казалось бы, В. Л. Пушкин, как и Хогарт, изображая свои сцены, также заботится о морали. Буянов, приглашающий стихотворца к блудницам, назван злодеем, шлюха, склоняющая его к греху, — проклятой. Стремление к соблюдению приличия даже в борделе можно увидеть в авторской реплике: «Благопристойности ничто не нарушало». Однако комический эффект этой реплики разрушает ее назидательный смысл: в самом деле, о какой благопристойности может идти речь, если бордель — это уже неблагопристойность? К нарушителям благопристойности с назиданием, которое также звучит комически, обращается «полиции служитель», почтительно именуя посетителей борделя господами, а проституток — барышнями:
«Потише, — говорит, — вы здесь не в кабаке;Пристойно ль, господа, у барышень вам драться?»
Казалось бы, назидательная цель, урок — и в изображении бедствий, которые претерпел убежавший из борделя стихотворец, но эти бедствия описаны В. Л. Пушкиным с комическим пафосом:
…О! страшное мученье!В тоске, в отчаяньи, промокший до костей,Я в полночь наконец до хижины моей,О милые друзья, калекой дотащился.Нет! полно! — я навек с Буяновым простился.
И заключает поэму не просто переложение, но пародирование псалма Давида. Если первые две строки почти буквально повторяют слова псалмопевца, то затем его мудрые заветы подменяются житейскими практическими советами: «блажен, стократ блажен» оказывается тот, кого «молодая подруга» «за нежный поцелуй» не наградила «бедою», то есть дурной болезнью; блажен тот, с кем не встречается опасный сосед Буянов.
Так что источники источниками, но они — лишь повод к авторской импровизации. Нам остается только повторить восхищенные слова Чарского из «Египетских ночей»:
«Как! Чужая мысль чуть коснулась вашего слуха, и уже стала вашей собственностью, как будто вы с нею носились, лелеяли, развивали ее беспрестанно. <…> Удивительно, удивительно!» (VIII, 270).
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});