«За обедом, на котором гостям удобно было петь с Фигаро из оперы Россини: Cito, cito, piano, piano (то есть сыто, сыто, пьяно, пьяно), Американец Толстой мог быть не из последних запевальщиков. В конце обеда подают какую-то закуску или прикуску. Толстой отказывается. Хозяин настаивает, чтобы он попробовал предлагаемое, и говорит: „Возьми, Толстой, ты увидишь, как это хорошо; тот час отобьет весь хмель“. — „Ах Боже мой! — воскликнул тот, перекрестясь, — да за что же я два часа трудился? Нет, слуга покорный; хочу остаться при своем“»[299].
«Он же в одно время, не знаю по каким причинам, наложил на себя епитимью и месяцев шесть не брал в рот ничего хмельного. В самое то время совершились в Москве проводы приятеля, который отъезжал надолго. Проводы эти продолжались недели две. Что день, то прощальный обед или прощальный ужин. Все эти прощания оставались, разумеется, не сухими. Толстой на них присутствовал, но не нарушал обета, несмотря, вероятно, и на собственное желание. Наконец назначены окончательные проводы в гостинице, помнится, в селе Всесвятском. Дружно выпит прощальный кубок, уже дорожная повозка у крыльца. Отъезжающий приятель сел в кибитку и пустился в путь. Гости отправились обратно в город. Толстой сел в сани с Денисом Давыдовым, который (заметим мимоходом) не давал обета в трезвости. Ночь морозная и светлая. Глубокое молчание. Толстой вдруг кричит кучеру: стой! Сани остановились. Он обращается к попутчику своему и говорит: „Голубчик Денис, дохни на меня“»[300].
«Однажды в Английском клубе сидел перед ним барин с красно-сизым и цветущим носом. Толстой смотрел на него с сочувствием и почтением, но видя, что во все продолжение обеда барин пьет одну чистую воду, Толстой вознегодовал и говорит: „Да это самозванец! Как смеет он носить на лице своем признаки им незаслуженные?“»[301].
«Князь *** должен был Толстому по векселю довольно значительную сумму. Срок платежа давно прошел, и дано было несколько отсрочек, но денег князь ему не выплачивал. Наконец Толстой, выбившись из терпения, написал ему: „Если вы к такому-то числу не выплатите долг свой сполна, то не пойду я искать правосудия в судебных местах, а отнесусь прямо к лицу Вашего Сиятельства“»[302].
И еще один анекдот, записанный А. И. Герценом:
«Последняя его проделка чуть было снова не свела его в Сибирь. Он был давно сердит на какого-то мещанина, поймал его как-то у себя в доме, связал по рукам и ногам и вырвал у него зуб. Вероятно ли, что этот случай был лет десять или двадцать тому назад? Мещанин подал просьбу. Толстой задарил полицейских, задарил суд, и мещанина посадили в острог за ложный навет. В это время один известный русский литератор, Н. Ф. Павлов, служил в тюремном комитете. Мещанин рассказал ему дело, неопытный чиновник поднял его. Толстой струхнул не на шутку, дело клонилось явным образом к его осуждению, но русский Бог велик! Граф Орлов написал князю Щербатову секретное отношение, в котором советовал ему дело затушить, чтоб не дать такого прямого торжества низшему сословию над высшим»[303].
Яркая, колоритная личность Ф. И. Толстого привлекала поэтов и писателей. О нем писали П. А. Вяземский, А. С. Грибоедов, А. С. Пушкин, Л. Н. Толстой, которому он приходился двоюродным дядей.
Пожалуй, наиболее точный психологический портрет Ф. И. Толстого-Американца нарисовал П. А. Вяземский:
Американец и цыган,На свете нравственном загадка,Которого, как лихорадка.Мятежных склонностей дурманИли страстей кипящих схваткаВсегда из края мечет в край,Из рая в ад, из ада в рай!Которого душа есть пламень,А ум — холодный эгоист;Под бурей рока — твердый камень!В волненьи страсти — легкий лист![304]
А. С. Грибоедов, представляя в «Горе от ума» москвичей, не обошел своим вниманием оригинала Ф. И. Толстого, которого знала вся Москва:
Но голова у нас, какой в России нету,Не надо называть, узнаешь по портрету:Ночной разбойник, дуэлист,В Камчатку сослан был, вернулся алеутомИ крепко на руку нечист[305].
Федор Иванович, познакомившись с грибоедовской комедией по списку, узнал себя, но последний стих отредактировал, предложив свой его вариант — «В картишки на руку не чист», и тут же пояснил: «Для верности портрета сия поправка необходима, чтоб не подумали, что ворует табакерки со стола; по крайней мере, думал отгадать намерение автора»[306].
Ф. И. Толстой стал адресатом эпиграммы А. С. Пушкина:
В жизни мрачной и презреннойБыл он долго погружен,Долго все концы вселеннойОсквернял развратом он.Но, исправясь по не многу,Он загладил свой позор,И теперь он — слава богуТолько что картежный вор (II, 155).
Будучи в ссылке в Кишиневе, А. С. Пушкин узнал, что Ф. И. Толстой распространял в Петербурге сплетню о том, будто его, А. С. Пушкина, высекли в канцелярии петербургского генерал-губернатора, — тогда-то и ответил он на клевету приведенной эпиграммой. Поэт готовился к дуэли с клеветником, но когда он вернулся в Москву из Михайловской ссылки в 1826 году, друзьям удалось предотвратить дуэль, помирить противников, а три года спустя А. С. Пушкин, сватаясь за Н. И. Гончарову, даже прибегнул к помощи Федора Ивановича, который хорошо знал семейство его будущей жены.
Л. Н. Толстой называл своего двоюродного дядю «необыкновенным, преступным и привлекательным человеком», признавал в нем «много нравственно чудесного». Великий писатель запечатлел его в образе Федора Турбина, героя повести «Два гусара»: «Ведь это какая отчаянная башка, надо знать. Картежник, дуэлянт, соблазнитель; но гусар — душа, уж истинно душа»[307]. Ф. И. Толстой сказался и в образе бретера Долохова, героя романа «Война и мир».
И всё же первым, на наш взгляд, Ф. И. Толстого-Американца в образе литературного героя представил В. Л. Пушкин. Цыганки и плясуны, с которыми прожил свое имение Буянов, карточная игра и пирушка, в которых он радостно и энергично принимает участие, драка, в стихию которой он самозабвенно погружается, — во всем этом угадывается Ф. И. Толстой, не только увлекавшийся цыганками, но и женившийся впоследствии на цыганке-певице, картежник и пьяница, драчун и проказник. «Сосед велеречивый» — так называет Буянова В. Л. Пушкин. «Болтун красноречивый»[308] — так обращается в стихотворном послании к Ф. И. Толстому его друг Д. В. Давыдов. Известно, что Федор Иванович сам любил рассказывать о своих невероятных похождениях. Об обезьяне, с которой он якобы жил как с женой, а потом изжарил и съел, ходили легенды. Двоюродная племянница Ф. И. Толстого М. Ф. Каменская сохранила некоторые его рассказы об участии в 1803 году в кругосветном плавании под началом И. Ф. Крузенштерна — эти рассказы мог слышать и В. Л. Пушкин:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});