Павлович не ответил, сделав вид, что не расслышал вопроса. Он, как полководец, направляющий войска в атаку, махнул рукой, указывая на храм. И торжественно провозгласил:
— Иду на вы! Кажется, так говорили наши предки, начиная военный поход?
Эльвира захлопала в ладоши и восхищенно воскликнула:
— Очаровательно, Иннокентий Павлович! Вы такой мужественный!
А Карина, бросив на нее недоумевающий взгляд, спросила:
— Мне с вами?
— Нет, я пойду один, — ответил он. — Не женское это дело — попов охмурять.
— А что делать мне? — жалобно произнесла Ирина. — Я так устала!
— Скоро подъедут машины с трейлерами, — сказал Иннокентий Павлович. — Мы опередили их по дороге. Выбирай любой, какой понравится. Это будет твоим домом на ближайшее время. Располагайся, отдыхай. Потом я зайду к тебе в гости.
— А разве мы будем с тобой не в одном трейлере? — с удивлением спросила Ирина.
— Это неудобно, и в первую очередь для тебя, — ответил Иннокентий Павлович, отводя глаза. — В моем трейлере будет штаб. День и ночь в нем будут крутиться люди. Тебе это надо?
— Но, по крайней мере, я буду жить в отдельном трейлере? — капризно произнесла Ирина.
— Увы, — сухо сказал Иннокентий Павлович. — Вместе с Кариной и Эльвирой. Я же не знал, что ты за столько времени не нашла, где жить в Куличках. И не прихватил лишнего трейлера для тебя. Кстати, почему ты не сняла здесь себе дом? Я дал тебе для этого достаточно денег.
Но Ирина не стала ничего объяснять.
— Как-нибудь позже расскажу, — неопределенно пообещала она.
— Хорошо, — согласился Иннокентий Павлович. — Ну, я пошел. Пожелай мне удачи!
— Удачи, — равнодушно сказала Ирина.
Проводив его взглядом, она подошла к Карине.
— Жаль, что я не знала о вас и вашей сестре, — сказала Ирина с улыбкой, в которой было больше притворства, чем искренности. — Могла бы передать Марине от вас привет. Может быть, тогда она была бы ко мне более ласкова.
— Марина была с вами не ласкова? — удивилась Карина. — Не верю своим ушам! Да она воплощенная доброта. Это что же надо было сделать, чтобы вызвать у нее такие чувства?
— Ну, я не то хотела сказать, — смутилась Ирина. — Разумеется, она была приветлива со мной. Но все-таки какой-то теплоты в наших отношениях не хватало… — Она спросила, будто это только что пришло ей в голову: — Может быть, дело в ее муже? Вы знакомы с ним?
— Да, я хорошо знаю Олега, — кивнула Карина. — Он замечательный человек и очень душевный. И уж точно он не мог настраивать Марину против вас. Выбросьте это из головы.
— Я не утверждаю, что это он виноват, — опять смешалась Ирина. Ей было трудно с Кариной. Между молодыми женщинами уже при первом знакомстве возникла антипатия, и Ирине приходилось заставлять себя улыбаться во время разговора. Но у нее была определенная цель — она хотела узнать от Карины как можно больше о хозяевах Усадьбы волхва, и поэтому она продолжала расспрашивать. — А что вы скажете о его друге, Михайло? Кажется, он местный лесник?
— Так говорят, но я точно не знаю, — ответила Карина не дрогнувшим голосом. Но ее глаза потемнели, словно от затаенной боли. — Уж он-то точно ни в чем не виноват. Михайло не от мира сего, его не интересуют ни интриги, ни чужие дела.
— А я его ни в чем и не виню, — усмехнулась Ирина. — Наоборот, наши встречи оставили у меня самые приятные воспоминания. Особенно на Зачатьевском озере. Если вы понимаете, о чем я говорю.
— Не понимаю, — сухо сказала Карина. — Извините, но у меня нет времени на праздные разговоры. Мне надо продумывать детали нашей кампании, если вы понимаете, о чем я говорю. Иннокентий Павлович скоро вернется и спросит с меня.
Произнеся это, она отошла. Ирина зло посмотрела ей вслед. Теперь уже не надо было улыбаться, и она могла дать волю своим настоящим чувствам. После недолгого разговора с Кариной она окончательно убедилась, что та ей не нравится. Был в этой молодой женщине какой-то нравственный стержень, который невольно заставлял относиться к ней с уважением. Кажется, это называлось женская гордость, Ирина точно не знала. Сама она не обладала подобным качеством, и искренне ненавидела всех представительниц своего пола, которые его имели. Таких женщин уважали даже мужчины и считались с ними. Ирине этого не хватало. Она всегда была готова пойти на компромисс, и даже больше, лишь бы получить то, что желала.
— Зато я моложе, — усмехнулась она. И с презрением посмотрела на Эльвиру, которая в ее глазах выглядела не лучше облезлой кошки. — И к черту вашу женскую гордость, если это приводит к такому результату!
Глава 41. Первая жертва
Иннокентий Павлович подошел к юному звонарю, который так и не сошел со своего места, с любопытством наблюдая за вновь прибывшими в Кулички людьми. Все чувства, которые юноша при этом испытывал, находили отражение на его лице. Опытный физиономист, Иннокентий Павлович без труда прочитал их. И поморщился. Юноша испытывал тревогу и неприязнь по отношению ко всем, кто приехал на больших черных автомобилях, не зная, что от них ожидать. Но больше всех ему не нравился сам Иннокентий Павлович, который изначально грубо окликнул его.
Иннокентию Павловичу это было безразлично, но он любил заводить врагов себе сам, когда этого нельзя было избежать, и осознанно, а не случайно, как на этот раз. И он решил исправить ситуацию.
— Я вижу, ты толковый парень, — сказал он, дружески похлопав юношу по плечу. — Мне такие будут нужны в Куличках. Пойдешь ко мне на работу?
Владимир отрицательно покачал головой.
— Вынужден отказать, так как уже имею занятие по душе своей, — произнес он, интонациями голоса невольно подражая отцу Клименту. — Звонарь я в церкви святых мучеников Феодора Варяга и сына его Иоанна, почитаемых Русской Православной Церковью в сонме святых первыми мучениками за святую православную веру в Русской земле.
— То есть в этой церквушке? — пренебрежительно спросил Иннокентий Павлович, кивая на храм.
— Истинно так, — с достоинством кивнул Владимир.
Иннокентий Павлович хмыкнул, но ничего не сказал. Он счел, что потратил достаточно времени и сил на то, чтобы юноша не относился к нему враждебно. И перешел к тому, что ему на самом деле было важно.
— Тогда скажи, могу ли я видеть настоятеля, отца Климента?
— Батюшка отдыхает после утренней службы, — почти благоговейно произнес Владимир. — Его нельзя беспокоить.
— Еще как можно, — усмехнулся Иннокентий Павлович. Он достал туго набитый портмоне и извлек из него две хрустящие красные купюры. — Беги к отцу Клименту и скажи, что у меня к нему очень