тут же загорелся венецианец.
– Пробовали, – кивнул Ксандер, и по будничному его тону даже Адриано, похоже, окончательно понял, что истории тут не получится, и притих.
– Слушайте, – сказала Белла, лениво наблюдая за тем, как Одиль, прищурившись, выцеливает мишень – единственную, похоже, которую ещё не убрали внутрь. – А кто-нибудь знает, что у нас будут за гадания? До Рождества-то уже недолго осталось.
Ксандер машинально нащупал в кармане свой ребис. Камень трогать было приятно: он словно искрился наощупь и, несмотря на свой алый цвет, был прохладным – причём не тяжёлым холодом камня, а словно зачерпнул в ладонь свежей воды. О том, чтобы что-то с ним делать, думать было немного даже страшно, словно оперировать на живом существе.
– Я знаю, – с готовностью отозвался Адриано, старательно чертивший на песочной дорожке палочкой символ.
С легким гудением распрямилась тетива, и стрела ушла в полёт – чтобы войти с безупречной точностью в красный кружок. Ксандер показал обернувшейся Одили оттопыренный большой палец, а Белла поаплодировала. В деле боевых искусств они с Одилью были диаметральной противоположностью: Белле катастрофически не давался лук, а на Одиль со шпагой в руке даже снисходительный Ксандер не мог смотреть без слёз. Зато сеньора, надо было признать, неплохо справлялась с клинком, и им ещё предстояло увидеть мишень, которую Одиль бы не поразила. Впрочем, надо было отметить, что сейчас она и не рисковала: например, эта стояла от них на расстоянии, на котором бы и Ксандер попробовал.
– Очередная прелестная старшекурсница? – фыркнула Одиль.
Адриано не смутился.
– А как же. Завидуешь?
Худое плечико Одили презрительно дёрнулось.
– Было бы чему.
– Да уж есть чему, – ухмыльнулся её брат. – В общем, она так сказала, мол, в ночь Зимнего солнцестояния…
– Не в Рождество?
– Будешь прерывать – будешь сама рассказывать, Белла. Да, так в ночь Зимнего солнцестояния, когда волки выходят из леса справлять мессу по убитым зверям…
Ксандер глянул на Одиль, которая слегка закатила глаза. Мессу по своим убитым собратьям лесные жители справляют в ночь святого Филиппа, это-то знали все, ведь в эту ночь – Ксандеру это ещё кормилица Лотта рассказывала – ни один человек не смеет выйти из дома, а все колокола не бьют, а стонут и шелестят как листья под лапами. Ночь святого Филиппа должна была, кстати, быть через два дня, задолго до зимних праздников; фламандец мимолетно подумал, стоит ли и в долине Трамонтаны запираться в домах, как стемнеет. Но Адриано был готов вплести в свои рассказы, что на ум пришло, лишь бы в строку, и нарушать его вдохновение было себе дороже.
– … в эту ночь, самую долгую ночь, когда силы тьмы правят миром, – уже почти завывал Адриано не хуже тех волков, – каждый из нас должен посыпать солью порог и подоконники, и взять свой камень, и положить под подушку, а как пробьет полночь – закрыть глаза и уснуть. И в колдовском сне придет нам истинное видение того, как должно обрам…
– А соль-то зачем? – не выдержала Белла.
– Для красоты, – огрызнулся Адриано. – Ты хочешь знать или нет?
Белла примирительно подняла руки.
– … должно обрамлять наш камень, – с нажимом сказал венецианец, пробуравив её строгим взглядом. – Ибо есть в нём сила, и будет она нас хранить как личный артефакт, если прислушаемся мы к судьбе и примем её совет. – И немного буднично добавил: – Вот.
– Воистину глубины тайного знания открыл ты нам, о брат мой и прохлада моих глаз, – отозвалась Одиль, снимая тетиву с лука. – Особенно учитывая, что эту ценнейшую информацию, за минусом подушки, мы уже с Тосантоса знаем.
– Зато как рассказывает, – не удержался Ксандер.
– Ну и что, – слегка надулся последователь Шехерезады. – Моя старшекурсница вообще не о том думала, если хотите знать. Я и этого-то от неё добился еле-еле.
– А о чём же она думала, о свет моих очей? – поинтересовалась его сестра. – О твоих несравненных достоинствах?
– Ну тебя, – отмахнулся Адриано. – У неё там дома тяжело. Фуся… вообще она Стефания, но зовут почему-то Фуся… она из Полонии, отец в прошлом году умер, а теперь ещё написали, что мать с братом угнать куда-то хотят. Она за сестренку боится, та совсем мелкая, говорит – надо вернуться, а то мало ли. Может, даже школу не закончит.
– Это как? – нахмурилась Белла.
– Как-как… Она из простых, и если действительно матери с братом не станет – за мелкой присмотреть будет некому. Летом, говорит, была дома, всё было хорошо, а как в школу приехала, с сентября – такое началось, что и представить нельзя. Уеду, говорит, не могу больше на иголках от письма до письма сидеть.
– Что началось-то? – выдохнула иберийка.
Ксандер тоже придвинулся поближе: последние новости из большого мира и до него долетели летом, а мать – переписку вела она в основном, отец и остальные домашние разве что приписки делали с пожеланиями, – писала о доме и деревне, и иногда – об Амстердаме, а не о дальних странах. Где находилась Полония, он и представлял себе довольно смутно: где-то на востоке за тевтонскими землями, да и только.
Одиль и Адриано переглянулись.
– Полонию заняли немцы, – сказала Одиль просто и в лоб по своему обычаю. «Немцы», не «тевтоны» – значит, вилланы, понял Ксандер. – Немецкие армии. Как Остмарк до того.
Ксандер вспомнил Клауса, и неизвестная Стефания тоже в его воображении приняла похожий образ – худенькой, словно бы немного пришибленной и печальной.
– Это что же, война? – спросил он.
– Если и война, то недолгая. Они сопротивлялись, конечно, но враг им попался серьёзный. Так отец писал, – добавила она после небольшой паузы.
Отец Одили и Адриано, судя по рассказам парочки, был едва ли не всеведущ. Как-то Ксандер спросил об этом приятеля, но Адриано сделал большие глаза и шепотом сообщил, что Одальрик де Нордгау-Мочениго – в Совете Десяти, а чего не знает Совет Десяти Венеции, того никто на свете не знает. Адриано в этом веры было мало, но как выяснилось, и Одиль, несмотря на свой вечный скепсис, относилась к отцу с безоговорочным уважением, и волей-неволей этот источник сведений пришлось принять как достоверный.
– Почему они сдаются так легко? – вспылила Белла и даже на ноги вскочила – аккурат в тот момент, когда Одиль, единственная из всех стоявшая, села на груду листьев. – Да, я понимаю, эти самолёты твои, Адриано, и пушки, и вот это всё – но это вилланы! Просто вилланы!
– Им и противостоят в основном вилланы, – невозмутимо возразила Одиль, устраиваясь поудобнее. – К тому же, полагаю, у немцев тоже есть союзники из наших, это было