сделал заказ Беркович и покачал головой, отвечая на вопрос: «Что-нибудь еще?»
Вайншток отпил из бокала и сказал:
— Надеюсь, старший инспектор, вы не верите в мистику, магию, потусторонние силы, полтергейст и прочую эзотерическую чепуху?
Беркович смутился — конечно, ни во что такое он не верил, разве что в магию вуду, в которую не верил тоже, просто думал, что преступник мог использовать… кстати, почему Вайншток, ничего, естественно, не зная о соображениях старшего инспектора, начал разговор с эзотерики?
— А вы?
Вайншток улыбнулся и допил сок.
— Нет, — сказал он твердо и поставил бокал на стол с таким стуком, будто хотел твердость голоса и мысли подтвердить твердостью удара стекла о пластик. — Маша мне всю голову задурила своей мистикой, и мне показалось: она так уверенно говорит, потому что полиция тоже придает этой чепухе какое-то значение. Понимаю, этого быть не может, но хотел уточнить для полной ясности.
— Естественно, я не верю в мистику, — Беркович пожал плечами и откинулся на спинку стула, позволяя официантке поставить на стол дымящуюся чашку кофе и блюдечко, на котором лежали пакетики с сахаром и сахарином.
— Э-э… — подал голос Вайншток, — мне тоже, пожалуйста, — и объяснил, когда девушка, кивнув, отошла от столика: — Вообще-то я не любитель кофе, да и чай почти не пью, предпочитаю воду или, в крайнем случае, сок. Но… как бы это сказать… давно обратил внимание: разговор получается лучше, если собеседники пьют один и тот же напиток. Это, конечно…
— Мистика, в которую мы оба не верим, — подхватил Беркович.
— Конечно, — задумчиво произнес Вайншток, — этому есть простое естественно-научное объяснение. Психология. Скажем, одинаковые напитки сближают собеседников социально. Или… Неважно, — прервал он себя, получил свой кофе, высыпал в чашку три пакетика сахара и сказал: — Детская привычка. Чай я тоже… — Он запнулся и, отставив чашку, перешел, наконец, к сути: — По словам Рины, в то утро никого не было в квартире, кроме нее. Она вам это сказала?
Беркович кивнул.
— Тогда подозревать вы можете только Рину, но это глупо, нелепо и бессмысленно!
Беркович отпил из своей чашки — кофе оказался превосходным, не хватало только ломтика лимона, но здесь почему-то лимон не подавали. Однажды Беркович посетовал на это хозяину заведения, Моше Каплинскому, тот пообещал: «Конечно, непременно», но лимон в ассортименте так и не появился.
— Вообще-то я не имею права обсуждать со свидетелями детали расследования.
Фраза прозвучала излишне официально и отдавала литературщиной, что заметил и Вайншток, усмехнувшись кончиками губ.
— Я свидетель? — удивился он. — Меня и в стране не было, когда…
Будто только сейчас вспомнив, что произошло «тогда», Вайншток помрачнел, сжал губы и некоторое время смотрел поверх головы Берковича, собирая растрепавшиеся мысли.
— В качестве свидетелей, — пояснил Беркович, — проходят все, кто может что-то сказать по поводу преступления. Не обязательно быть на месте… вы понимаете.
— Да, — кивнул Вайншток.
— Вы хотели что-то сообщить? Я бы все равно с вами встретился.
— Да, — повторил Вайншток. — Просто я не знаю, с чего начать, — обезоруживающе признался он.
— С чего угодно, — подбодрил его Беркович. — Если будет надо, я задам наводящие вопросы.
— Да… — третий раз протянул Вайншток. — Я не собираюсь вторгаться в вашу епархию. Подозреваемые, улики… Только хочу сказать, что врагов у Натана не было, и так поступить с ним не мог никто.
— Но кто-то поступил именно так, — мягко произнес Беркович.
— Никто так поступить не мог, — упрямо повторил Вайншток. — Обратите внимание, старший инспектор. Никто не мог сделать это физически. И никто не хотел Натану зла, так что психология говорит о том же. Значит… — он сделал многозначительную паузу и посмотрел на Берковича тревожным взглядом: понял ли полицейский то, что он хотел сказать?
— Мистику мы тоже отвергаем, — сказал Беркович. — Следовательно…
Вайншток вздохнул, придвинул к себе чашку с начавшим остывать кофе и большими глотками опустошил ее, наверняка не почувствовав ни вкуса, ни аромата. Надо было сказать, наконец, и он сказал:
— Если все возможные объяснения оказываются ложными, то остается принять единственное, каким бы невероятным оно ни казалось.
— Вообще-то, — заметил Беркович, — фраза у Конан Дойля звучит не совсем так, но, возможно, я читал другой перевод.
— Какая разница! Вы поняли, что я хочу сказать, старший инспектор?
— Надеюсь. Все же скажите, чтобы я не гадал, правильно ли я вас понял.
— В комнате Натан был один, — Вайншток заговорил медленно, будто гипнотизер, старавшийся внушить визави мысль, которую тот принимать не хотел. — Комната была заперта изнутри. Никто не мог войти и выйти. Только Натан и модель.
— Кукла, — вставил Беркович.
— Кукла? — повторил Вайншток и согласился, подумав. — В этом что-то есть. Я говорю: модель… неважно. Если исключить все прочие возможности, остается принять, что Натана убила модель существа, которое при большом желании можно, пожалуй, назвать человеком.
— Сама? — деловито спросил Беркович.
— Что? — растерялся Вайншток. — А… Да. Конечно. А что, есть другие варианты?
— Вы говорите, что не сторонник мистики, — осуждающе сказал Беркович. — По-вашему, эту… модель… кто-то запрограммировал, чтобы она…
Вайншток воздел очи горе.
— Запрограммировал? Кто? Как? Зачем? Это… извините… глупость! Никогда не слышал ничего более нелепого!
— Тогда, — не сумев сдержать насмешки, сказал Беркович, — кукла… модель… сама…
— Я о том и говорю! Сама, конечно!
Беркович внимательно смотрел на Вайнштока, пытаясь понять, шутит он, пытается ли внушить мысль, в бредовости которой сам не сомневается, или действительно…
— Вы сказали: «модель», — заметил старший инспектор. — Значит, предполагаете, что эта штука действовала по определенной программе, как, скажем, радиоуправляемая модель самолета. Или модель робота…
— Вот что получается, — сказал Вайншток, — когда обсуждаешь проблему в не определенных заранее терминах. С физической точки зрения модель — это упрощенное по сравнению с реальностью описание объекта или явления. Кукла — тоже модель своего рода, но содержит больше свободных параметров, имеет утилитарное назначение, чего нет у модели, и потому моделирование человека с помощью кукол физически не является корректным, хотя, с точки зрения психологии, особенно детской, кукла, конечно, предпочтительнее. Но все-таки…
— Продолжайте, — сказал Беркович минуту спустя, потому что Вайншток замолчал, не закончив фразу, задумчиво вертел в руках пустую чашку и внимательно рассматривал кофейную гущу на ее донышке.
— Я довольно часто бывал у Альтерманов, — казалось, Вайншток мысленно перебирает слова, прежде чем произнести вслух, каждое слово в его речи было отделено от другого маленькой, но различимой на слух паузой. — Когда бывал, то общался с Леей и Натаном — с Риной почти не общался, нам не о чем было разговаривать. А Лея… Очень умный и развитый не по годам ребенок. Когда мы с Натаном беседовали о звездах, квантах, тяготении, расширении Вселенной, темной материи — обо всем понемногу, — Лея внимательно прислушивалась. К чему это я? Она