впутал пожилого человека в рискованную затею.
— Давай выпьем за Федорова, светлая ему память, — Еремин поднял стакан. — Везет тебе, Витя, на хороших людей. Есть у тебя талант, как говорили раньше, подбирать и расставлять кадры. Скажи мне честно, Витя, только сперва хорошо подумай: может, стоит отказаться от твоей затеи с этим комбинатом? Взять отступного и уйти с дороги?
— Перед тем как прийти к тебе, Анатолий Константинович, я подумал. — Сайкин помолчал, а про себя отметил, что добрый коньяк почему-то не забирает.
— Ну да, твои дома из железобетона станут тебе вечным памятником, — усмехнулся Еремин. — Это все тщеславие, и только. Тебе решать, стоит ли этот бетон на крови замешивать.
— Все уже решено. — Сайкин сжал губы. — Кровь эту не я пролил первым, поэтому себя мне упрекнуть не в чем. Если не поможешь мне ты, найду другого человека.
Посидели несколько минут молча. Еремин с отсутствующим видом пускал дым, помахивал завязками халата, смотрел в темную глубину не занавешенного окна. Сайкин остановил взгляд на массивных часах, стоящих на большом с плоским экраном телевизоре. Их циферблат держал над своей детской кудрявой головой упитанный купидон. Самого купидона посадили на плечи две грудастые нимфы. Крылья купидона были сложены, колчан от стрел пуст.
Вся скульптурная группа покоилась на толстой подставке из полированного гранита. «Видимо, запас любовного яда он истратил на обольщение нимф, — думал Сайкин. — Скорее всего, прежний хозяин часов прикупил их на блошином рынке, по случаю, а потом избавился от похотливых нимф, зная пристрастие Еремина к антиквариату, втридорога перепродал ему как музейную ценность».
Самоуверенный холеный амур, свесив пухлые ножки с плеч нимф, казалось, подмигнул Сайкину одним глазом. Под его прекрасным челом зрели нехорошие мысли. Чтобы остановить подмигивания амура, Сайкин сам сморгнул пару раз и перевел взгляд на застекленный красного дерева буфет.
«Хоть здесь тебя, Анатолий Константинович, не обманули, — подумал он, разглядывая резные, тонкой работы детали. — Вещь стоящая». Вид буфета портили четыре массивных под бронзу подсвечника без свечей, парами стоявшие на его крышке по углам и аляповатая китайская ваза посередине. В старинном благородстве фарфоровой посуды за стеклом буфета заставляли усомниться ее слишком яркие современные краски.
— Помнишь, как мы с тобой познакомились? — спросил Еремин.
Сайкин почесал переносицу. Еще бы не помнить. Их свел один общий знакомый. Тогда Еремин вернулся после очередной отсидки. Золото, валюту конфисковали. Осталась лишь заначка на черный день, денег только на жизнь, не больше. И он был готов на все, готов на самое безнадежно мокрое дело. Но мир за то время, которое Еремин провел в колонии строгого режима во Владимирской области, неузнаваемо изменился. Сайкин первый, кто внятно объяснил Еремину, что состояние на гоп-стопе не заработаешь. Объяснил: теперь большие деньги зарабатывают честным путем, почти честным.
Сайкин уже тогда говорил, что появился смысл вкладывать деньги не только в спекуляцию, но и в недвижимость. Опережал события, может быть, слишком опережал их. Сайкин знал, что делать, когда началась обвальная инфляция. За гроши купил брокерские места на биржах, сдал их в аренду и греб деньги. Люди теряли сбережения всей жизни.
Товарищи Еремина по прошлой жизни жрали баланду в тюрьмах, кормили вшей, умирали от туберкулеза, а он надевал по праздникам шелковый галстук, ботинки из крокодила, золотые запонки и смеялся над ними: какие они дураки. Он перестал жить по воровскому закону и вздохнул полной грудью. Если бы не Сайкин, может, всю жизнь Еремин оставался бы узколобым уголовником. Если бы не ты, Виктор, может, он умер бы где-нибудь на помойке. Или в больнице, всеми забытый. А может, сел в очередной раз, заскучал по весне и с вышки получил бы пулю при попытке к бегству. Все могло быть.
Еремин бросил спекуляцию еще и потому, что жизнь кочевая надоела, да и доходы сделались пожиже. Теперь ему принадлежит фабрика детского трикотажа, льноперерабатывающий завод, фабрика по пошиву лицензионных джинсов, большой склад в Москве. У него восемь квартир в городе, четыре особняка в Подмосковье. И никаких запросов. Молодежь, ребята, которые у меня на подхвате Еремина, имеют все: иномарки, самых лучших женщин.
— Когда ты начинал свою волынку с домостроительным комбинатом, я сказал тебе: не связывайся, поверь опытному человеку, — Еремин взял следующий пирожок. — Ты уперся, ввязался в эту историю. Вот что я скажу: тебя заедает тщеславие. Тебя интересует нечто большее, чем просто деньги.
— Тщеславие — это кожа души, — ответил Сайкин. — Это Нищие написал. По-моему, если человек тщеславен, он здоров.
— Ты читал Ницше? — Еремин посмотрел на Сайкина внимательно. Сайкин неопределенно хмыкнул.
— Мне попадались в газетах интервью с тобой, — продолжал Еремин. — В них ты предстаешь чуть ли не благодетелем человечества. Не будь самонадеянным молодым петушком, а то найдутся охотники выдернуть твой цветастый хвост. Перестань лезть на глаза людям и суетиться, большие дела делают в тишине. Газетная шумиха — это дешевка.
— Газетные материалы нужны для того, чтобы заинтересованные лица знали: дела мои не так уж плохи.
Сайкин заметно помрачнел.
— Если человек слишком часто распинается в газетах или по телевизору, значит, дела его обстоят неважно, — Еремин повертел указательным пальцем у виска. — Или здесь что-то не на месте. Что поделаешь, сейчас время тщеславных людей, вроде тебя. Они чувствуют себя больными, если хоть раз в неделю не появятся на экране или не увидят свою физиономию пропечатанной в газете. Наверное, мне этого уже никогда не понять.
Сайкин поднялся на ноги и, подойдя к окну, приоткрыл форточку. Под действием коньяка ноги сделались мягкими, а походка неуверенной. Снег все падал, облеплял деревья, но уже не таял на земле. Ночные фонари казались Сайкину падшими ангелами, огромными светляками, неведомым временным маршрутом прилетевшими сюда из прошедшей весны.
* * *
— Сейчас ты хочешь продать мне свой склад и магазин, — сказал Еремин. Отдаешь прибыльные места, чтобы… Впрочем, это твой выбор. Мне больно видеть, как ты разоряешься.
— А тебе не кажется, что ты обратился ко мне слишком поздно, когда шансов выиграть генеральное сражение осталось не так уж много? — Еремин, прищурившись, смотрел на Сайкина. — Почему ты не пришел раньше, Витя?
— Понимаешь, то, что Федоров попал под колеса, могло быть просто случайностью, — Сайкин отвернулся от окна и присел на подоконник. — Мне хотелось так думать. Хотелось думать, что все образуется и мне дадут работать дальше. Я не видел перед собой реального противника. Поначалу, еще до происшествия с Федоровым, я наметил круг лиц, которые могут вырвать комбинат из моих зубов. Мне поступали солидные предложения о продаже предприятия. Список моих потенциальных противников пополняются — в итоге