тому времени Джулия Дрю уже имела репутацию чудачки: она неверно указала возраст своей дочери, обратилась за помощью к экстрасенсу, чтобы прочитать ауру вокруг пруда Тилз-Понд, и официально утверждала, без каких-либо оснований, что ее дочь была загипнотизирована и похищена неизвестным богатым человеком из Троя. Поэтому, когда одетая в тяжелую траурную одежду женщина заняла свидетельское место и улыбнулась, просматривая различные предметы одежды и украшения, которые были на Хейзел, присутствующие истолковали это как еще один признак ее эмоциональной нестабильности и безразличия.
Джулия в последний раз видела Хейзел живой 2 июля, когда дочь нанесла ей визит в доме семьи Дрю на Четвертой улице в Трое, и с тех пор с ней не общалась. Джулия вспомнила, что в тот раз она одолжила ей два доллара и что Хейзел обсуждала недавнюю ссору у Кэри, но добавила, что Хейзел не упоминала о планах уйти с работы. На самом деле она была застигнута врасплох, когда сундук Хейзел доставили в ее дом днем в понедельник, 6 июля. Заплатив курьеру, она открыла багаж и узнала вещи Хейзел.
В последние годы Хейзел не проводила много времени дома и редко откровенничала с членами своей семьи. Джулия не знала ни о ком, с кем у Хейзел были проблемы, и ее дочь никогда не упоминала при ней, что ей угрожали или за ней следили на улице.
О’Брайен забрасывал ее вопросами в течение часа, но убедился лишь в том, что Джулия Дрю почти ничего не знает о жизни своей покойной дочери.
– Миссис Дрю, – спросил он, – вы как-то можете объяснить, почему в июле Хейзел отправилась в Аверилл-Парк или в окрестности Тилз-Понд?
– Не могу, – ответила Джулия.
Джон Дрю последовал за своей женой и внес еще меньший вклад. Он тоже утверждал, что мало знает о друзьях и знакомых Хейзел или о том, чем она любила заниматься в свободное время. Во время его показаний случился забавный момент. Когда Джон рассказывал, что в последний раз видел дочь примерно в 11:00 4 июля в верхней части города, возможно на Франклин-сквер, где Хейзел и ее тетя ждали трамвай, Минни Тейлор, сидевшая по диагонали справа от него, вдруг улыбнулась и покачала головой.
Минни Тейлор, которая в ходе расследования вызывала у О’Брайена столько подозрений и служила источником частого раздражения, держалась на удивление достойно и миролюбиво, хотя тоже добавила мало к тому, что было сказано раньше. Несмотря на то что вопросы ей задавались в резкой форме, она все время приветливо улыбалась.
На вопрос, была ли у них с Хейзел когда-нибудь и где-нибудь комната – с намеком на то, что у Хейзел могло быть тайное убежище, где она провела ночь на понедельник, 6 июля, – Минни почтительно ответила: «Нет, сэр».
Обычно она встречалась с Хейзел примерно три раза в неделю, и, поскольку вестей от нее не было с утра 6 июля, Минни позвонила своей сестре 9 июля, чтобы узнать, не там ли Хейзел. Джулия ответила, что ее нет, хотя чемодан уже прибыл. Минни испугалась, что Хейзел могла потерять работу у Кэри, но не предприняла никаких усилий, чтобы выяснить, куда подевалась племянница.
Под присягой Минни еще раз заявила, что понятия не имела о характере болезни Хейзел прошлой зимой, когда та выздоравливала на ферме Тейлора, но сказала, что Хейзел некоторое время жаловалась на здоровье до этого, и что в результате Минни иногда ходила в дом Тапперов, чтобы помочь Хейзел с ее работой. Даже после того, как Хейзел вернулась из дома Тейлоров, сказала Минни, она не спросила, в чем дело.
О’Брайен не поверил, но также смирился с тем фактом, что никто – ни Минни, ни Ева, ни Джозеф, ни кто-либо другой – не собирается раскрывать подробности болезни, постигшей Хейзел в конце декабря 1907 года. И все же он подозревал, что Минни и Ева точно знали, в чем дело, но боялись сказать.
Для репортеров Минни Тейлор была холодной старой девой, хранившей чужие секреты и знавшей намного больше, чем признавала. Минни рявкала на них, оскорбляла и упрекала, что они лезут не в свое дело. Пресса, конечно, возненавидела ее в ответ. Но даже журналисты не могли не признать тот факт, что, в отличие от своей сестры Джулии, Минни чуть не разрыдалась, когда возилась с одеждой Хейзел.
* * *
Неуловимая Кэрри Уивер не вернулась в Трой к началу дознания, но сделала следующее заявление из Огайо: «Я никогда не видела ее в компании мужчины все то время, пока была в Трое, и она не раз говорила мне, что у нее нет возлюбленного. Хейзел была замечательная девушка. Деньгами она умела распоряжаться гораздо лучше, чем любая другая женщина, которую я когда-либо видела. Ее зарплата была лишь немного больше моей, но мне никогда не удавалось купить такие красивые шляпы и такие шикарные костюмы, какие носила она, не говоря уже об обедах в модных ресторанах и частых поездках, которые она совершала за город. Судя по тому, что рассказала мне Хейзел, она, должно быть, отлично проводила время, когда уехала из дома. Она сказала, что нигде и никто даже не попытался нанести ей оскорбление. Она знала, как позаботиться о себе, но, понимая, сколько стоили наши маленькие совместные поездки, я думаю, что она, должно быть, потратила много денег на удовольствия такого рода. И я не представляю, как ни пытаюсь, как ей удалось сэкономить достаточно из своей зарплаты».
Гарольд Д. Нич был одним из немногих неожиданных свидетелей, вызванных в последний день дознания. В здании суда его появление даже вызвало некоторый переполох. По слухам, Нич был одним из тех людей в машине, которую Крис Крейп, владелец отеля Крейпа, видел в 2:00 ночи с выключенными огнями на пути к горе Табортон. Дата этого происшествия оспаривалась на протяжении всего расследования, так как Крейп, похоже, не мог определиться, хотя в конце концов остановился на понедельнике, 6 июля. Крейп все время утверждал, что машина вернулась через некоторое время, но уже без одного из прежних пассажиров, женщины, пропавшей без вести.
Нич был редактором газеты «Ивнинг стандард», и его внезапное появление в списке свидетелей в четверг, учитывая, что ранее он нигде не упоминался, вызвало переполох среди его коллег по Четвертой власти[9]. Репортеры грызли от нетерпения ногти. Какое значение вдруг приобрел в этом деле Нич, спрашивали они друг друга. Тем временем распространились слухи, что машина, которую видел Крейп, принадлежала Александру Крамрату, брату Генри, совладельцу лагеря за прудом, который, как поговаривали, удерживал там молодых женщин против их воли и устраивал дикие секс-вечеринки.
Из-за неких деловых обязательств