Читать интересную книгу Большой марш (сборник) - Юрий Гончаров

Мальчик поднялся, злой и упрямый.

Теперь он не мог отступить. То, что притянуло его в волны, все-таки не было простым безрассудством…

Наказав мальчика, море слегка утихло, точно поняло, что силы еще пригодятся и нечего их тратить понапрасну. Верблюд и Черепаха, как называл про себя мальчик два прибрежных камня, показались из кипящих бурунов. На все стороны с них стекали седые струйки. Водоросли, возмущенно встававшие дыбом, когда накатывались волны, устало поникнув, полоскались по бокам. Приближаясь, колыхался, вырастал, набирая мощь, мутно-зеленый, расписанный пенными зигзагами вал… Но здесь, у берега, за грядой камней, море на какой-то быстротечный момент приобрело успокоенный, почти безмятежный вид.

Если воспользоваться этой паузой и быстро выбраться за гряду скал, вон там, между Верблюдом и Черепахой, где ровное дно и только один каменный уступ, за которым сразу глубина, вал не успеет подхватить на гребень и бросить на камни, на их острые, словно зубы хищных рыб, грани…

Волнение ознобом пробежало по телу, когда не мыслью, не в сознании, а порывом всех чувств в мальчике возникло дерзостное намерение. У моря титаническая сила, но сила эта слепа. Надо только точно рассчитать паузу и расстояние. И стремительно отплыть от камней!..

Выждав, пока разобьется и схлынет череда волн и в накатах моря вновь наступит быстротечная передышка, мальчик, холодея от собственной решимости, рывками тела расталкивая воду, бегом устремился в промежуток между Верблюдом и Черепахой, через который только и можно было попасть на простор моря.

Он не слышал гремевшей где-то за спиною с обратным течением гальки, не чувствовал неровного, скользкого, каменистого дна, будто его и не было вовсе под ногами, и видел только то, что было прямо перед ним: узкий проход в камнях, колыхание солнечных бликов на зеленовато-желтом глянце воды и медленно, неспешно вырастающий из моря вал.

Не спуская с него глаз, мальчик сделал навстречу шаг, еще… Вот и порог, он желтеет сквозь воду, только поставить ногу…

– Поздно! – сказал себе мальчик, чтобы оправдать свою внезапную, остановившую его трусость.

Было еще не поздно. Время еще позволяло. Он успел бы сделать последний шаг, вал был еще далеко, только начинал подниматься.

В следующий миг действительно стало поздно. Мальчик понял это, понял, что теперь не сумеет даже отскочить обратно, в спасительную зону под обрывом.

Все замерло и онемело в нем, когда вокруг ослаб и померк свет дня и он увидел над собою грязно-зеленую стену воды и свешивающийся бахромчатый гребень…

Он сообразил повернуться спиной и закрыться руками – в подсознательном стремлении защитить глаза и лицо.

Тяжесть и грохот обрушились на мальчика. Его придавило ко дну и тут же, вертя и швыряя как попало, ударяя о твердое, понесло, потащило в массе ревущей воды и взметенной гальки.

Он долго выкашливал из легких горькую воду – обессиленный, зеленовато-бледный, вцепив холодные фиолетовые руки в шершавый гранитный выступ. Его прибило к тому самому камню под обрывом, с которого он спрыгнул в пенные накаты моря. Мокрые волосы залепили лицо, глаза щипало и резало от попавшего под веки песка. На груди алела длинная царапина, остро ныла коленная чашечка, ушибленная крупным голышом. Он был оглушен – море дало такую встряску, что прошло время, прежде чем его рассудок вновь обрел ясность.

Он решил, что с него хватит. Ему просто повезло, что он выскочил. Могло кончиться не так. Он отдыхал, накапливая силы, чтобы взобраться по откосу наверх, туда, где лежала его одежда.

Валы рушились и взрывались, поминутно его обхватывала шумная, закрученная бешеными воронками вода, больно ударяла галька. Верблюд и Черепаха скрывались, показывались – будто тонули и выплывали из моря; рыжие космы водорослей остервенело мотались по бокам; цепкость, с какой они держались за камни, удивляла.

Мальчик приходил в себя, и в нем оживал прежний азарт. Нет, все-таки можно! Все дело в том, что он упустил момент, замялся у порога, когда надо было сделать последний шаг, последний решительный рывок!

Придерживаясь за мокрый гранит, не замечая, как ударяет галькой, мальчик пристально смотрел туда, где его накрыло гребнем, считал секунды, когда море в проходе ненадолго успокаивалось, и опять в нем нарастало волнение – от уверенности, что теперь он сумеет, сможет, теперь у него обязательно выйдет, только не замешкаться, не струсить!..

Проклятый порог! Он существовал не только там, в море, между камнями, преграждая путь, он был еще и где-то в нем самом, внутри него – в сознании, в сердце!

Он убедился в этом, когда, собравшись с духом, вновь вошел в море и вновь, скованный внезапной нерешительностью, остановился перед желтевшим сквозь воду каменистым уступом.

«Не медли! Не медли! – все кричало в нем. – Ну же! Ну!»

И он стоял, с отчаянием чувствуя, как уходят мгновения, презирая себя невыразимо острым презрением, видя, как отливающая голубым, зеленым, золотистым глянцем поверхность моря перед скалами начинает, колыхаясь, медленно, пока еще пологим склоном, подниматься над горизонтом…

Казалось, он стоит так уже невероятно долго и так же невероятно долго дыбится, растет перед ним живой, будто дышащий, склон, поднимаясь все выше и круче. Он поставил ногу на щербатый камень порога, подался всем корпусом. Он как бы раздвоился: его сознание работало лихорадочными толчками, а тело жило как бы отдельно и не хотело подчиняться, не хотело двигаться вперед.

«Ну!» – едва не вскрикнул он, понуждая неповинующееся тело.

Оставались какие-то коротенькие мгновения до того, как вал снова рухнет всею массой, чтобы уничтожить его, раздавить, расплющить о дно. И, сознавая это, отчетливо ощущая эти последние, еще остававшиеся у него мгновения, он, отчаянным усилием воли разорвав внутри себя то, что сковывало его тело, шагнул вперед и, вытянув руки, головой бросился в зеленый, уже крутой откос водяного холма…

Он заработал руками и ногами изо всех сил, на какие только был способен, весь погруженный в воду, видя открытыми глазами под собою бутылочную зелень глубины и чувствуя, как вал поднимает его все выше и выше, и, хотя он старается плыть вперед, стремительно несет куда-то назад и в сторону.

Вдруг он полетел вниз, как на качелях, и сердце его замерло, остановилось в этом падении. Вода посветлела под ним, проступили даже очертания овальных булыжников на дне, и, обернувшись, из глубокой пропасти между двумя валами мальчик увидел позади себя ту водяную гору, навстречу которой нырнул. Она уже проходила над скалами, Верблюд и Черепаха темными пятнами показывались из ее зеленой толщи, берег – с обрывами, деревьями, домиками поселка – был заслонен на всем протяжении, а пенный гребень вздымался в синее небо так круто, что выглядел выше далекого Ай-Петри.

Ему удалось оторваться от камней! Его расчет был верен! Здесь уже ничего нельзя было с ним поделать!

И море, недовольное тем, что его перехитрили в поединке, не желая признавать, что мальчик оказался упорен и смел, широко и размашисто закачало его на своих волнах, еще и еще испытывая его, стало швырять и подкидывать, внезапно расступалось под ним и роняло его в мутную, темную, вдруг светлевшую вблизи дна глубь, чтобы разбить о донные камни, или старалось предательски накрыть плотным седым гребнем.

Но мальчик уже не боялся моря и его коварных уловок. Он оседлал его, как ловкий и бесстрашный наездник оседлывает гордого, горячего, непокорного коня, и от его буйства испытывал только восторг и наслаждение. Упиваясь своей властью, он вскакивал на гребень волны и катился на нем почти до самых прибрежных скал. Там он оставлял его и опять отплывал в море.

Его торжеству было тесно в бурно колотившемся сердце, в задыхающейся груди. Оно рвалось наружу, и он что-то кричал – бессвязное, дикое, пел, не слыша собственного голоса, справляя среди увенчанных белыми султанами волн свою победу над ними и над тем еще более значительным, что победил в себе…

Когда же, шумно всплескивая гривами, шла череда особенно грозных, величественно-мощных валов, с которыми лучше было не вступать в игру, мальчик нырял ногами вниз, в глубину, и висел там, пережидая, в голубовато-синем прохладном покое, среди студенисто-бледных медуз, вяло шевеливших бахромой своих абажуров. В минуты затишья он ложился на поверхности, раскинув в стороны руки и ноги, и лежал, наслаждаясь тем, как размеренно покачивается и дышит под ним море, как плавно оно поднимает и опускает его.

Устав, он приблизился к скалам, нацелил себя точно в проход между ними и, удерживаясь на месте, стал ждать большой волны.

Она не замедлила явиться.

Она подняла мальчика так, что он увидел себя вровень с верхним краем рыжего берегового обрыва, пронесла над грядою скал и, разрушившись на берегу, выкатила его на пляжную гальку.

Он был слегка оглушен, но не ушибся, даже не поцарапался. Море вынесло его на берег со всей возможной бережливостью. Он нисколько не удивился, воспринял это как вполне естественный, должный поступок. Разве не породнился он тесным и близким родством с этими волнами? Разве не приняло его море, не признало своим? И разве теперь они не были в дружбе, в той настоящей, верной и крепкой дружбе, которую море дарит лишь немногим?