Читать интересную книгу Большой марш (сборник) - Юрий Гончаров

Он положит журнал у себя в кабинке, на стол, рядом с инструментами. Может, забежит Майя… Она иногда приносит в починку часы какой-нибудь подруги или знакомой. Конечно, она обратит внимание на журнал – ведь она любит литературу, книги, не пропускает новинок.

– О, – скажет она, – свежий номер? Что-нибудь интересное?

– Не знаю, – ответит Алеша. – Я еще не успел посмотреть. Возьмите, полистайте…

И обязательно такой же номер журнала он отошлет в далекий Алейск, старенькой, уже вышедшей на пенсию Марфе Игнатьевне, воспитательнице детского дома. Это она приняла его, в тряпье и бинтах, и долгие месяцы отхаживала, сводила с него лишаи и коросту. Это она учила его ходить на костыликах, внятно разговаривать, потому что от ранения и контузии у него что-то нарушилось в речи… На праздники она обязательно что-нибудь ему дарила – игрушки, сласти, сидела у его кровати, когда он заболевал… Пусть же теперь узнает, что из него вышел не только часовой мастер…

Хлопает дверь, в комнату входит высокая женщина в черном костюме, плотно облегающем фигуру.

– Я дозвонилась… – громко, обращаясь ко всем, говорит она. – Больше путевок не обещают. Но если связаться с министерством…

Склоненные головы поднимаются от столов.

– Как? – спрашивает кто-то из угла. – Они же заверили, что мы можем рассчитывать по крайней мере еще на десять… Рогов говорил моему мужу…

– Я только что сама говорила с Роговым…

Начинается шумный общий разговор, вокруг дележа курортных путевок закипают страсти. Присутствие постороннего не смущает разговаривающих. Они как будто даже не замечают Алеши. И ему понятно почему. Что он в глазах этих людей? Так, какой-то «начинающий», ничего не значащий юноша с худым продолговатым лицом, приткнувшийся на диване. Зашел – и бесследно исчезнет…

Но одна из женщин – не та, которая предложила подождать, – все-таки вдруг обращает на Алешу внимание:

– А вы, молодой человек, к кому? К Григорию Ивановичу? Нет, он сегодня больше не будет… Он уехал на встречу с индийскими писателями. Лидия Васильевна, разве вы не сказали товарищу?

Алеша, опираясь на палку, поднимается с низенького дивана.

– Что ему передать? – продолжает женщина. – Ах, рукопись! Хорошо, я скажу. Как ваша фамилия? – Она записывает на листке настольного календаря. – Хорошо, товарищ Луков… Нет-нет, не беспокойтесь, не заходите больше – вам пришлют рецензию.

Алеша благодарит – слов его благодарности уже никто не слушает и на прощанье не отвечает, все заняты волнующим разговором о путевках – и выходит.

Спускаться по лестнице ему еще неудобнее, чем подниматься. Он сходит – ступенька за ступенькой, – перебирая руками по перилам, наваливаясь на них всею тяжестью тела.

Москва уже в вечерней тьме, зажжены все фонари. Вверх по улице Горького – красные хвостовые огни на полном газу летящих автомобилей. А сверху, на Манежную площадь, такой же стремительной лавиной, в ярких звездах подфарников, низвергается встречный поток.

Пришлем рецензию… Алеша знает, что означают эти слова.

Широко шагая, движением всего корпуса выбрасывая вперед протезную ногу, он стучит палкой по наледи, покрывающей асфальт, бодря себя этим крепким, звонким стуком, и старается настроиться так, будто ровно ничего не произошло.

«Что ж… – думает он, как думает всегда в таких случаях. – Будем чинить часы… Это тоже дело».

Дома он варит на газовой плите пельмени и ест их, сдобрив сливочным маслом. Это его обед. Дешево, сытно, а главное – быстро, приготовление не занимает много времени

Еще не подошел час, когда детей укладывают спать, но на этот раз в коридоре почему-то тихо. А, сосед купил телевизор…

На столе лежит, маня, притягивая к себе, тетрадка с очередным неоконченным рассказом.

Алеша подходит, берет ее в руки. В памяти всплывают прокуренный редакционный коридор, темные громады покривившихся от груза шкафов… Сколько же, должно быть, погребено в них таких тетрадок…

В Алеше возникает движение разорвать рукопись на клочки и выбросить в форточку – раз и навсегда. Но глаза его пробегают по строчкам, и он чувствует, что не сможет, не в силах так поступить, потому что это как уничтожить чьи-то жизни…

А вот неудачное выражение… Рука сама тянется за карандашом – исправить. Алеша придвигает стул и через пять минут с головой уходит в работу.

Черные глыбы шкафов-саркофагов уже не маячат в его сознании.

Он – упорен.

И, кроме того, не теряет надежды, что однажды его тетрадки все-таки попадут в руки человека, в существование которого он верит, встречи с которым так давно ищет. Он не знает, где находится этот человек, за какой редакционной дверью состоится их встреча, но человек этот представляется Алеше так отчетливо и зримо, будто они уже встречались не один раз.

У этого человека хватит терпения прочесть Алешины тетрадки от начала до конца, не проглядеть, скользя глазами по строчкам, а прочесть – слово за словом, не морщась недовольно, что написано от руки, а не напечатано на машинке, и не пробрасывая страниц, если покажется, что суть схвачена и дальнейшее понятно. Человек этот увидит все – и промахи в сюжете, и длинноты, и ошибки стиля, и молодость ума, и местами излишнюю горячность чувств – все, что обычно замечают в редакциях и что служит основанием для возвращения рукописи автору. Но человек этот увидит и другое… И, прочтя, не отбросит тетрадку в сторону, а, любовно погладив ладонью обложку, скажет кому-нибудь рядом, посветлев глазами:

– Знаете, а ведь это – художник…

1959 г.

Порог

Шторм разразился у турецких берегов. Он прошел над северной Анатолией, над проливами, повернул на юг и, постепенно теряя силу, затих где-то среди греческих островов. Его неистовство не коснулось Крыма. Над лиловыми горами, слепя, по-прежнему латунно блестело знойное небо.

Но шторм раскачал все море. На прибрежные скалы, на крымские пляжи, на вертикальные стены глинистых обрывов двинулись водяные хребты.

Это началось ночью. Жители маленького поселка, приросшего домиками к уступам каменной горы, проснулись от тяжких ударов в подножие полуострова.

Пассажирский катер из Ялты, швартовавшийся у причала ровно в семь утра, не пришел. В море не было видно ни одного парохода. На мачте, на краю обрыва над пляжем, повис черный флаг, запрещавший купание.

Загорелый парень с водоспасательной станции мог бы и не столь строго выполнять служебную инструкцию: охотников купаться все равно не находилось. Курортники, проводившие здесь свои отпускные дни, поглядев с обрыва в почтительном и боязливом уважении на бунтующую стихию, расходились по домам, предпочитая шахматы, недочитанные книги или просто бездумное лежание на брезентовых раскладушках в тени пыльной пожухлой зелени, нависавшей над дворами, кривыми щебневыми улочками и переулками поселка.

Тринадцатилетний мальчик в одних лишь синих вылинявших плавках, подобрав к подбородку колени, сидел на краю обрыва, среди зарослей колючего боярышника. Рядом с ним на короткой, спаленной зноем траве, еще две недели назад живой и зеленой, лежали его небрежно брошенные клетчатая рубашка и сатиновые спортивные брюки на резинке.

Мальчик был худ и тонок телом, узок в еще и не начавших по-мужски развиваться плечах. Солнце обуглило его до негритянской лиловатости, выбелило густые, не привыкшие встречаться с гребешком волосы.

Он не случайно выбрал себе место именно здесь, в кустах, защищавших его от посторонних глаз. Под брюками и рубашкой на траве лежала еще пустая веревочная авоська. Мальчик был послан в продуктовый магазин и должен был давно уже вернуться домой с кульками сахара, вермишели и банкой топленого масла.

Сестра, кажется, подозревает, что он тут. Дважды на склоне горы мелькало ее желтое, с черными поперечными полосками платье. Ей абсолютно нечего делать вблизи берега, она никогда не ходит по косогору: боится исцарапаться о колючки и, кроме того, убеждена, что под каждым камнем, в каждой расселине таятся ядовитые змеи. И вообще она собиралась варить варенье из кизила: чистила плоды, попросила у хозяйки медный таз с длинной ручкой… Значит, она все-таки видела, как он, нарочно бодро и целеустремленно прошагав под окнами вверх по переулку, тут же cвернул в сторону и скользнул на тропинку, что петлями сбегает к морю меж стволами старых, задумчиво-молчаливых, неподвижных кипарисов…

Ох, эта сестра! Какую он сделал оплошность, что согласился поехать в Крым под ее опекой! Она учится в педагогическом институте, скоро станет воспитывать мальчишек и девчонок, и теперь на нем тренируется. Вся воспитательная наука, если только сестра ее правильно выучила, состоит из одних запрещений:

– Не пей много воды, это вредно! (Интересно, а как же быть, если жажда?)

– Не ходи босиком, это некультурно, порежешь ногу!

– Не сиди на солнце с открытой головой – тебя хватит удар!