Читать интересную книгу Большой марш (сборник) - Юрий Гончаров

– Не пей много воды, это вредно! (Интересно, а как же быть, если жажда?)

– Не ходи босиком, это некультурно, порежешь ногу!

– Не сиди на солнце с открытой головой – тебя хватит удар!

– Не лезь на скалу – разобьешься!

– Не купайся долго – схватишь простуду!

Придумает же – простуду!.. В воде тепло, как в ванне…

А сегодня утром, когда, возбужденный штормовым шумом моря, он только заикнулся, что хочет посмотреть на волны, последовало железное, категорическое предупреждение:

– Если приблизишься к обрыву, немедленно отошлю тебя домой. Понял?

Странно… Совершенно непонятно! На обрыве ведь перебывало уже все население деревушки. Просто сестра трусиха, перед морем у нее необъяснимый страх. Она боится его, даже когда оно совсем спокойно…

Рождение валов можно было проследить от самого горизонта. Они шли неторопливой чередой и казались на расстоянии невеликими и безобидными, не страшнее тех легких морщин, что свежий ветер целыми днями гонит к берегу и кладет каймой слепящей пены на пляжную гальку. И только белые гривы обнаруживали их безмерно великую и безмерно тяжкую массу…

У берега они замедляли свой ход. Море не спешило. Оно будто примеривалось, собирало энергию в один концентрированный сгусток – как боец-тяжеловес, когда приходит момент его рассчитанного сокрушающего удара.

Вал начинал подниматься над морем, расти и отвесной стеной шел на черные, в космах рыжих водорослей камни вблизи береговой черты. Пенный гребень карнизом нависал над камнями, загибался – круче, круче… И рушился… Глухо взрывалась толща водяной горы, сотрясалась земля. От краев обрыва отваливались красные глыбы. Бурлящий, скачущий шарами, там и тут взрывающийся вал ложился на береговую полосу, раскатывался во всю ее ширь и длину, подбегал к подножию обрыва и, уже растратив свой яростный напор, лишь мягко лизнув мокрую глину, укрощенно отступал, оглушительно гремя галькой. Прибрежные камни показывались из воды и пены, но снова на них уже надвигалась мутно-желтая стена и гребень ее загибался карнизом…

Нет, море и берег не враждовали. Как ни яростно сшибались они, как ни угрожающе грозен был при этом грохот – под безмятежным небом, в спокойном свете солнца, в праздничности окружающих красок это все-таки не походило на битву, когда противники не щадят друг друга. Тут не было озлобленности, тут был азарт какой-то жуткой и веселой игры, которую затеяли равные по силе и упорству исполины. И море, обрушившись на берег и отхлынув назад, всякий раз точно зазывало принять участие в этой веселой, жуткой игре. Будто мало было ему гранитной стойкости загородивших берег скал, и оно, бросая вызов, искало еще новых противников, достойных себя…

Под обрывом возвышался камень. Когда-то, как и все другие прибрежные камни, он свалился с горы, но это было так давно – он даже не сохранил воспоминаний о свежести горного воздуха, о росной прохладе облаков, стекающих по склонам Яйлы, о том, что некогда составлял одно целое с вершиной. Море было теперь его стихией, привычными стали неумолкающий шум и плеск волн, их соленые поцелуи.

Оставив рубашку и брюки в кустах, мальчик спустился по откосу, пока позволяла крутизна, а потом, смерив глазами расстояние, перепрыгнул на камень.

Гранит был забрызган волнами. Нужна была немалая цепкость, чтобы удержаться на его скользкой макушке, но мальчик удержался. Он встал на самой верхней точке – во весь рост, гибкий, казавшийся издали тоненьким прутиком.

Теснясь, стремительный поток вновь ринулся на узкую береговую полосу, на камень, где стоял мальчик. Длинный, по-змеиному шипящий язык лизнул верхушку гранита. На миг холод остановил сердце, но тут же мальчик громко рассмеялся, весь захваченный острым, нервно-веселым возбуждением.

Он жадно, радостно вбирал в себя все, что видели его глаза и воспринимал слух, – все краски, звуки. Это было так восхитительно, великолепно – стоять под брызгами, среди рева и клокотания бурунов, грома гальки, которую беспрерывно волокло по пляжу то вперед, то назад! Каждый удар моря, казалось, бил не в камни, не в берег, а прямо в его трепещущее, замиравшее, переполненное восторгом, страхом и непонятным счастьем сердечко…

Мальчик хорошо знал этот участок пляжа. За месяц, проведенный тут, он познакомился с каждым камнем в прибрежной полосе. Он качался на волнах, держась за рыжие бороды водорослей, которыми космато обросли гранитные глыбы, нырял возле них, охотясь за серебристыми рыбками, неуловимо ускользавшими среди колыхания солнечных нитей и пятен. Здесь скверное дно – неровное, в крупных, похожих на гигантские яйца, булыжниках. Они оглажены прибоем, по ним трудно входить в море и еще труднее выбираться: ноги соскальзывают, застревают, зажатые, будто капканом. Справа от горбатого камня, похожего на верблюда, со дна, как шпаги, торчат изъеденные, источенные морской солью остатки рельсов, на которых когда-то держался здесь лодочный причал. По левую сторону, между этим камнем и другим, что подобен черепахе, проход широк, там нет булыжников, зато поперек прохода порогом пролегла каменная гряда, и за нею сразу же обрыв и темная морская глубь – густого, сине-зеленого, бутылочного цвета…

Мальчик стоял на камне, забрызганный соленой влагой, тело его лаково сверкало, окропляемое мельчайшей искрящейся водяной пылью, что сеялась и облаками носилась в воздухе, рождая порой перед глазами недолгую яркую радугу. Он уже не вздрагивал, когда вокруг расстилалась шипящая пена и на камень угрожающе вскидывался длинный язык. Он уже привык к этой близости, она не пугала его. Даже хотелось, чтобы вал поднялся еще выше и грознее наступал на сушу, чтобы еще более тяжким и всесотрясающим был грохот, чтобы еще стремительнее, еще более пугающе набегал на камень прибой. В размеренно-размашистых накатах моря, в музыке его тяжких ударов было что-то завораживающее, такое, чему душа невольно и охотно отдавалась в плен. И что-то необъяснимое, властное, вопреки рассудку, сознававшему опасность, необоримо тянуло мальчика еще дальше вниз, в пенный грохот прибоя. Ему хотелось быть еще ближе к ослепительному реву воды, и он все подвигался и подвигался на самый край камня, каждый раз радостно, со смехом вскрикивая, когда пенный язык охлестывал его ноги.

Потом мальчик присел на корточки, совсем приблизив себя к гремящим галькой всплескам.

Не двигаясь, с напряжением всех мускулов, затаив дыхание, вглядывался он в беснование пены у камня и вдруг, неожиданно для самого себя, прыгнул с камня в эту пену.

Он коротко вскрикнул – от неожиданности своего прыжка, от мгновенного холода воды, схватившей его в свои тесные объятия и сразу же рванувшей и потащившей куда-то, от испуга перед этой силой, которой, как показалось в первый момент, невозможно было противостоять.

Но в следующую секунду ноги его нащупали дно – живую, перекатывавшуюся вслед за движением воды гальку, и он встал, выпрямился, с трудом удерживая равновесие. Вода схлынула, обнажив пляж; шумно, гоня перед собою пенные клубки, подступила вновь, приподняла мягко, окунув по горло, опять отступила, – он устоял.

А спустя несколько минут он уже свободно ходил вдоль обрыва, иногда только, чтобы не унесло обратной волной, придерживаясь за глину руками. Мыльные хлопья пены шипели на его фиолетово-коричневой коже.

Ничто еще не давало ему такого веселья, такой пронзительной остроты чувств, как забава, какую он придумал. Будто дразня море, он подходил к нему ближе; на берег накатывался вал; хохоча во все горло, мальчик удирал от него. Но волна настигала, хватала за ноги, опережая, забегала вперед, топила с головой. Задыхаясь от смеха, он с криком, визгом, восторгом бил вспененную воду кулаками, прогоняя ее прочь, отталкивая руками и ногами. Он упоенно играл с морем, в своем безудержном озорстве не сознавая всей колоссальной несоразмерности сил.

Но море напомнило ему об этом. Он увлекся и вышел слишком далеко из своей безопасной зоны. Море сшибло его с ног, потащило, избивая галькой, поперек пляжа и бросило у подмытой глиняной стены. Исцарапанный, вмиг утратив озорство и веселость, он поднялся на ноги, с налипшими на глаза волосами, отплевываясь, стирая ладонями грязь и воду с лица.

Он был не только испуган, он был обижен и рассержен и смотрел на колыхание моря сквозь льющиеся с головы струйки так, как посмотрел бы на своего сверстника, если бы в разгар шумной возни тот нарушил условленный предел и поступил нечестно, коварно, причинил боль.

Бессознательно он сделал то же, что сделал бы, если б перед ним был настоящий сверстник: рассерженно, с одним желанием немедленно отплатить, сквитаться, смело и прямо пошел на обидчика.

Но море не собиралось шутить. Как бы для того, чтобы мальчик почувствовал всю малость сил, с которыми вступал в бой, оно дало ему увесистую затрещину своей хлесткой ладонью, опять сбило с ног и отшвырнуло в глину.