Лабрюйер сам не понимал, отчего вместо победных фанфар в душе звучит что-то вроде оркестра перед репетицией, когда музыканты настраивают инструменты. Что-то с победой было не так.
Пришел Славский с тазом ледяной пахучей воды, Лабрюйер сунул в воду босую ногу. Было очень неприятно.
— И долго мне так заседать? — спросил он.
Мужчины переглянулись. Средство знали все, время — никто.
— Эй, юный друг! — крикнул из глубины двора Стрельский. — Нашей роковой женщины на даче нет! Вещи не тронуты — или же она умеет быстро собираться, соблюдая немецкий порядок!
— Ступайте сюда, — позвал Кокшаров.
Но не Стрельский, а Терская влетела на веранду.
— Господа, ради бога! Кто знает, где моя… где Таня?.. На даче ее нет! Кто ее видел последний? Кто с ней говорил? Да скажите же что-нибудь! Куда она поехала из зала? Что случилось? Отчего она не приехала? Вы посмотрите на часы — где она может быть в такое время? Боже мой, я сойду с ума!
Все это Терская выпалила стремительно, обращаясь главным образом к Кокшарову. Тот развел руками.
— Зинульчик, я видел только то, что она стояла с велосипедом у служебного входа в зал… Лабрюйер! Ведь вы же говорили с ней! Она вам что-то сказала вразумительное?
— От зала до нашей дачи на велосипеде — четверть часа! Боже мой, где она?! Господин Лабрюйер!
Лабрюйеру было страх как неловко — сидеть перед дамой с босой ногой в тазу. Но это бы еще полбеды — он вдруг вспомнил странные Танюшины слова о выстреле и о страхе.
— Госпожа Терская, может быть, Тамарочка с Николевым? — предположил он. — У детей что-то вроде романа, они ссорятся и мирятся…
— Дети! Обоим — по девятнадцать! Боже мой, какой ужас, если это — Николев… Мальчишка, нищий, его родители прокляли!
— Зина, что ты несешь? Не прокляли, а просто отец обещал вычеркнуть его из завещания, если он не одумается и не вернется, — возразил Кокшаров.
— Это одно и то же!
А Лабрюйер пытался восстановить в памяти разговор с Танюшей. В нее стреляли, это было около восьми утра… могло такое быть?.. А ведь могло!
Получив от загадочной «Рижанки» пятьсот рублей, Лабрюйер с восторгом кинулся их тратить. С дачи его вынесло в семь утра — к первому поезду. Что же она еще сказала? В нее стреляли, потом за ней гнались? До ипподрома? Опять, значит, упрямая девчонка помчалась к авиаторам! Но как гнались? На велосипеде, что ли? И что мешало погоне пристрелить дурочку по дороге на ипподром, а труп сбросить в Курляндскую Аа?
Нет, если Танюша ничего не путает, гнались на автомобиле. На велосипеде уйти от автомобиля можно: каждая тропинка — твоя.
Терская выскочила с веранды, побежал на Морскую — высматривать в потемках Танюшу. Это была та самая женская логика, которая всегда раздражала Лабрюйера. Но будь сейчас на даче Селецкая, — ведь она побежала бы вместе с подругой, и это показалось бы трогательным и прекрасным…
— Андрюша, подите с ней, ради бога, — попросил Славского Кокшаров. — Меня она убьет за то, что я взял в труппу Николева. Отведите ее на дамскую дачу, посидите с ней, что ли…
— Ладно, посижу, — с тем красавчик, показывая нужную дозу недовольства, ушел.
— Ч-черт… — проворчал Лабрюйер. — Может, хватит мне мокнуть в тазу?
— Придется драть простыню, — заметил Кокшаров. — Сейчас принесу. Ну и ночка…
И тут Водолеев запел.
Он сидел на корточках, трогал пальцем Лабрюйерову ногу, пытаясь установить объем опухоли. Когда сидящий в такой позе человек вдруг поет — в этом сразу сквозит фантасмагория, как если бы, выбравшись из-под лопуха, исполнила арию гигантская жаба.
— Ночь дыханьем роз полна, мечтам любви верна, — пропел он. — Что там дальше-то было-о-о? О лазурная ночь, ты в море звезды роняешь…
— Перестаньте, Водолеев, — вовремя прервал его Кокшаров.
Лабрюйер вдруг ощутил готовность убить этого паяца за «Баркаролу». Слава богу, готовность схлынула.
— Я вашу простыню возьму, — сказал Лабрюйеру Кокшаров и вышел. Вернулся он с двумя длинными полосами льняной ткани.
Оказалось, что Водолеев умеет бинтовать поврежденные ноги. Минуту спустя Лабрюйер уже стоял, правда, на одной правой ноге, и пытался перенести часть веса на левую.
Водолеев взял таз и потащил во двор — выплеснуть в кусты. Следом за ним спустился Кокшаров — навестить хижинку в глубине двора.
Это было очень кстати. Лабрюйер хотел посмотреть имущество Енисеева прежде, чем им заинтересуется Линдер.
С давних времен он усвоил: когда ведешь серьезные боевые действия с опасным противником, нужно иметь наготове сведения, принадлежащие только тебе. Линдер — отличный молодой человек, начинал агентом еще при знаменитом Кошко, но всякое случается — по неопытности может, поверив начальству, где-то отступить, смутиться, упустить момент. Если этого не произойдет и твои припасенные сведения не потребуются — тем лучше. Но произойдет — тут-то и пригодится туз из рукава.
Прихватив керосиновую лампу, Лабрюйер доковылял до комнаты, где жил Енисеев, и выволок из-под кровати огромный чемодан.
Он знал, что в чемодане должно быть оружие, и шарил целенаправленно. И верно — на самом дне лежали револьвер и коробка патронов.
Лабрюйер огляделся — перепрятать было некуда. И он просто-напросто выбросил это опасное имущество в открытое окошко, в разведенный фрау Бауэр цветничок.
Еще его внимание привлекла стопка бумаг. Это могло оказаться что угодно — но когда Лабрюйер перелистал их, то был сильно озадачен. Разбойник, грабитель и убийца хранил в чемодане какие-то хитрые чертежи, сильно похожие на рисунки плотника Клявы, по которым был изготовлен гибрид галеры с аэропланом.
Поскольку интереса к аэропланам Лабрюйер не испытывал, то и положил бумаги на место, чемодан засунул обратно под кровать, а сам осторожно побрел обратно на веранду. Не успел он усесться в кресло, как появился Николев.
— Они меня прогнали, — жалобно сказал юноша. — Сказали — путаюсь в ногах!
— Значит, упустили, — сделал вывод Лабрюйер. — Плохо, конечно. Но, дай Бог здоровья Стрельскому, у нас теперь есть полсотни карточек этого мерзавца. Есть что раздавать агентам. И карточки фальшивой Генриэтты тоже имеются. Николев, вы не знаете, куда бы могла пропасть Тамарочка?
— Нет…
— Слушайте, Николев, вы рано просыпаетесь? Вы ведь, кажется, спозаранку ходите купаться?
— Не каждый день.
— Сегодня, то есть вчера, — ходили?
— С утра было солнечно, ходил.
— Вы не слышали около восьми часов звука, наподобие выстрела?
— Точно, что-то хлопнуло, и даже громко… Александр Иваныч, это был выстрел?! Правда?!