Так что у диванов бывают названия! И если их могут звать Гармония или Соната (вы не знаете, кстати, почему производители мебели так любят музыкальные названия? Почему бы не назвать диван Жуком или Чемоданом, например? Диваны на них даже больше похожи). Так вот, если есть диван — Гармония, то почему не может быть дивана Паолини?
— Так ты купила тогда диван? — поинтересовался Алан.
Черт, все время забываю о его способности.
— Да, — сказала я. — Желтый в красную и зеленую клетку. Не новый. Соседка как раз собиралась его…
— Выбрасывать? — подсказала Вивиан.
— Продать, — огрызнулась я и, отвернувшись от нее, объяснила остальным: — Просто она сошлась с одним… пенсионером, а тот привез всю свою мебель. А диван очень даже…
— Приличный, — досказал Алан. — Значит, тебе повезло.
— Точно, — кивнула я.
Через минут пятнадцать мы втроем — я посередине, Вивиан и Томас по краям — сидели на удобном бархатном диванчике, вцепившись кто во что смог — Томас с Вивиан в борта гигантской тележки, а я — в них обоих, больше‑то было не во что!
Ветер дул в уши со страшной силой, мы неслись почти вертикально вверх. А где‑то еще выше, на фоне ночного облачного неба, мелькали здоровенные копыта, туши и крылья наших поэтических проводников.
Томас правил телегой с помощью тонкого желтого садового шланга, привязанного к длинной рукоятке (слышали бы вы, как возмущался Алан средству управления, так неподходящему для бесподобной чудесной тележки, и предлагал принести из дома свои шелковые шейные платки от Гуччи и связать их в одну уздечку, на что Томас возразил, что тележка садовая, шланг тоже, и, мол, лучшей пары не найти). Сейчас, разумеется, никуда Томас нашу повозку не направлял — он просто вцепился зубами в шланг, и тянул изо всей силы на себя. Даже жалко его стало — видели бы вы, какое странное выражение лица у него при этом было.
И я не ожидала, что Вивиан поедет. Она так долго ворчала по поводу неотполированых досок, отсутствия ремней безопасности и вообще, крыши, что я удивилась, когда она решительно поднялась по приставленной Аланом деревянной лесенке и, поддерживаемая Томасом, неуклюже плюхнулась на диван Паолини.
Если вы спросите меня, как же проехать на Олимп, я вам отвечу: в облака и потом налево. Именно по такому маршруту мы и двигались.
Кони добрались до нужной высоты и помчались по облакам, ну и мы за ними. Томас вцепился в шланг обеими руками, чтобы выровнять тележку, и тут же слетел на дно, да так и остался там сидеть, подскакивая и как будто паря в воздухе некоторое время. Мне казалось, мы не по воздуху мчимся, а по вскопанным грядкам.
После того, как Томас упал, я подвинулась к борту, и теперь держалась за него. Но все равно, тележка то резко подпрыгивала вверх и я сползала с сиденья к Томасу, то она проваливалась в какое‑то небесное болото и я превращалась в гимнастку, знаете, когда они держатся руками за перекладину, а ноги их выписывают кульбиты сами по себе.
А потом мы остановились. Мои уставшие руки выпустили борт и я свалилась на то место, где до этого на полу сидел Томас, но сейчас он, к счастью, распластался впереди на стенке, так что мы оба остались невредимы.
Я со стоном подняла голову, села.
— Что случилось? — спросила я Томаса.
Кони, остановившиеся неподалеку, с шумом вентилятора махали крыльями, как будто бы хотели привлечь наше внимание, и мотали головами, словно указывая куда‑то. В той стороне я увидела только туман. Вернее, как бы большой холм из тумана.
— Спасибо! — отлепившись от досок, крикнул лошадкам Томас.
Они сложили крылья и ринулись вниз, как стрелы. Я свесилась из тележки, чтобы посмотреть… и увидела и услышала Вивиан — она висела, из последних сил цепляясь за колесо тележки и тихонько пищала:
— Помоги — те…
— Томас! — закричала я, — скорее!
А сама схватила Вивиан за одну руку и потащила на себя, и вдруг почувствовала, что вываливаюсь из тележки. И улетели бы мы с Вивиан вниз вслед за лошадками, но совсем в другом стиле — в стиле летящего с небоскреба несчастного бизнесмена эпохи Великой Депрессии — но тут кто‑то схватил меня за талию и потянул обратно — Томас конечно.
Он тянул меня, я — Вивиан, и, наконец, все мы свалились на дно тележки.
Я одергивала уехавший куда‑то вбок длинный подол платья.
Вивиан плакала:
— И зачем только я поехала с вами? Вы безумцы!
— Куда кони полетели? — спросила я Томаса, вместо того, чтобы отвечать Вивиан.
— К поэтам. Чтобы вознести их на крыльях вдохновения, — улыбнулся Томас. — А мы прибыли.
Он легонько дернул за вожжи — шланг, и тележка, скрипнув колесами, двинулась в сторону туманного холма.
— Это гора Олимп? — с сомнением спросила я Томаса.
— Конечно нет, — ответил он.
— Ты вроде говорил, что они живут на горе Олимп, — сказала я.
— Да, — сказал Томас. — Так принято говорить. Вообще‑то — НАД горой Олимп.
Мы не поднялись на холм, а проехали сквозь туман. И очутились на прекрасной зеленой равнине: текла река, белые дома — одно- и двухэтажные — были разбросаны там и сям, паслись коровки и овцы. Единственное, что выбивалось из этого пейзажа — белоснежный, этажей в тысячу, небоскреб! Он стоял далеко, на другом краю села, но даже с такого расстояния выглядел ну очень высоким.
— Нам туда, — сказал Томас.
Здесь было светлее, чем внизу, на земле — почти как днем.
— А разве уже не ночь? — удивилась я.
— Ночь, — ответил Томас. — Но на Олимпе не бывает ночи. Всегда день. Я читал, облака как‑то по — особенному здесь отражают свет…
Где‑то за холмами, далеко за небоскребом, похоже, только закатилось солнце. И небо над зданием отливало розовым.
Неожиданно перед нами неизвестно откуда появились два дородных детины метра по два ростом, в доспехах каких‑то несерьезно — нелепых: они сияли, как золотые, все были в разноцветных камешках и еще по низу и по рукавам украшены перьями. Ой, да это же вовсе не детины — мужчины! Это же тетки — в доспехах!
— Оры, — тихо произнес Томас.
Оры не рявкнули „Стоять“ или „Ваш пропуск“ или „Катитесь вон отсюда, мерзавцы!“, они пропели оперным сопрано:
— Оставьте ваше транспортное средство здесь.
Томас кивнул, слез с тележки и помог спуститься нам.
— Мы пешком до туда потащимся? — завопила Вивиан.
— Да, — только и ответил Томас.
И пошел вперед, по направлению к домикам. Я направилась за ним — каблуки просто вкапывались в землю при каждом шаге, я сняла туфли и взяла их в руки. Ух ты! Травка была мягкой — премягкой, а земля — будто прогретой солнцем.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});