штора не пропускала солнечных лучей, которые за минуту до того прорвались сквозь свинцовые тучи. Целый день шел проливной дождь, но в конце концов погода прояснилась, октябрьский день наполнился светом, словно возвращалось бабье лето. Но так было только перед вокзалом. А на перроне клубился дым, он обволакивал закопченные столбы, проникал в полураскрытые окна вагонов, оставлял на языке едкий привкус.
— Найдется ли здесь место? — спросил я.
Все посмотрели на меня, лица их терялись во мгле, только из глаз как бы исходили пронизывающие лучи прожекторов. Затем парень с черными смолистыми волосами и с шеей борца процедил:
— Да, есть здесь место. Для всех.
Поезд медленно тронулся. Где-то в соседнем купе прогремело громкое «ура!»
Стало светлее. Бледный парень, сидевший Справа от меня, повернулся от окна, за которым мелькали обтрепанные будки блокпостов, и прошептал: «Поехали». Гремя на стрелках, поезд набирал скорость, а в прокуренном купе становилось все душнее и душнее.
— Выпьем, — предложил брюнет. Он снял с полки серо-зеленый рюкзак, весь в спортивных эмблемах и жирных пятнах, вытащил из него бутылку и ключом вдавил пробку в горлышко.
— Идем, видно, не меньше восьмидесяти? — с мальчишеским задором воскликнул парень, сидевший у окна.
— Настоящая! — обрадованно сказал брюнет. — Отец ее спрятал, когда я родился. А теперь мы тебя выпьем.
Зажегся свет. Все поглядели на серо-желтый плафон.
— Въезжаем в туннель, — возвестил тоном гида парень у окна.
— Заткнись! — Брюнет приложился к горлышку, внутри бутылки смешно танцевала пробка. — Кто на очереди? — спросил он, переводя дух, и тут же воскликнул: — Так выпьем!
— За что? — спросил я.
— За что угодно.
— Так не интересно — пить за что угодно.
— Неужели?
— Какой длины этот туннель? — спросил парень у окна и дернул брюнета за рукав.
— Отстань!
— Какой длины этот туннель?
— Обегай да посчитай!
— Может, это ему нужно для кроссворда, — сказал я.
— Должно быть, мудрая у него голова, если это ему нужно для кроссворда, — ответил мне брюнет.
Поезд выскочил из туннеля, за стеклом клубился молочный дым; дым постепенно рассеялся, и ему на смену появились одинокие березы, с которых ветер и проходящие поезда успели сорвать все листья.
— Так начнем, друзья, — вновь предложил брюнет и нетерпеливо потряс бутылкой. — Ну, хотя бы за то, что мы едем.
Напротив меня сидел молодой человек — он был так одет, будто собрался на воскресное гулянье: на лимонно-желтого цвета рубашке резко выделялась фиолетовая бабочка. У него не было никакого багажа, разве только зонтик, который он сжимал меж колен, опираясь подбородком на его инкрустированную ручку.
— Чего молчишь? — спросил его брюнет и дернул за зонтик.
— Нет, друзья, прошу вас, без меня.
Он замолчал и сел глубже в кресло.
— Зачем тебе нужен этот зонтик?
— Я не пью, — вместо ответа сказал франт. — Я вообще не пью. Мне запретили врачи.
— Зачем тебе нужен этот зонтик?
Парень у окошка вытащил из кармана газету и стал бесцельно перелистывать ее, потом снова сложил, протер ею вспотевшее стекло и устремил свой взгляд на бегущие навстречу телеграфные столбы.
— Однажды я выпил, — сказал франт, — и всю ночь потом не мог заснуть.
— И все-таки тебя, братишка, взяли в солдаты, — съязвил брюнет.
— Меня не взяли в солдаты, — возразил он, чертя своим зонтиком на линолеуме неправильные круги.
— Значит, едешь на прогулку. Мы все едем на прогулку! — воскликнул брюнет, и его исполинская шея задрожала от смеха.
— На далекую, дурацкую прогулку.
— Может, ты сел не в свой поезд? — сказал я. — Это ведь воинский эшелон.
Франт отрицательно покачал головой.
— Друзья, я еще ни разу в жизни не путал поезда.
— Так зачем же ты сюда сел?
— А ты?
Все замолчали.
— И все же, зачем тебе нужен этот зонтик? — помолчав, спросил брюнет.
— Я здесь по ошибке, — сказал франт. — Меня взяли по ошибке. У меня высокое давление. Мой доктор сказал, что меня не призовут. А они меня все же призвали. Черт возьми, — сорвался он внезапно, — дважды удавалось отсрочить, и уже перед носом была голубая книжка с четырьмя свидетельствами, и не какими-нибудь, друзья, а…
— Ничего, привыкнешь, — сказал я. — Все привыкнем.
— Будешь с нами пить? — снова сказал брюнет. — Военная служба — это дисциплина, понимаешь?
— Нет, — брезгливо отвернулся он.
— Должен!
— Должен?
— Конечно.
Он ваял в руки бутылку.
— Тогда ладно, раз должен.
— Подожди, не торопись, — сказал я.
— Тост?
— Оставь это, — проворчал брюнет и повернулся к окну. — Наш мальчик уже храпит, — ухмыльнулся он.
— Оставь его в покое.
Франт поднял бутылку.
— Друзья, да здравствует двадцатый век!
— Что это должно означать?
— Тост.
— Бессмыслица!
— Да здравствует двадцатый век!
Франт сделал несколько глотков.
— Н-да, посмотреть на тебя — никогда не подумаешь, — сказал брюнет.
В соседнем купе кто-то, сильно фальшивя, затянул песню «Как солдата призывали». Брюнет заколотил огромными кулачищами по деревянной перегородке, но песня не умолкала.
— Вот это сила! — сказал я. — По одному зонтику видно, что сила. Даже пьет с размахом. За целый мир.
— Только за двадцатый век, — поправил меня франт. — Не путайте понятия, друзья.
— Не переброситься ли нам в картишки? — предложил брюнет, бросив на сиденье колоду потрепанных карт.
— Все равно, — ответил я.
Мы оба посмотрели на франта.
— Играешь в карты, нюня?
— В карты?
— Присоединяешься?
— В «шестьдесят шесть».
— Кажется, ты не очень годишься для «шестидесяти шести».
— Это мы еще посмотрим.
— Не задавайся, нюня!
— Будем играть на запись, — предложил я.
— Договорились, играем на деньги.
— Зачем на деньги? — испугался франт.
Брюнет строго посмотрел на него.
— Необходимо.
Я роздал карты и на куске газеты начертил три колонки.
— Как расписать вас? — спросил я. — Я не знаю ваших имен.
— Это неважно, — сказал брюнет, — так запомним, кому куда записывать. А этому можешь нарисовать зонтик.
— Я даже на работе не предупредил, что не приду, — вздохнул франт, держа веер карт. — Меня будут ждать. И надо же, как раз когда я попал в хорошую бригаду. Тысяча восемьсот в месяц — это денежки!
— Дурень! — хихикнул брюнет. — Дадут в газету объявление: «Потерялся попугай. Особые приметы — зонтик».
— Завтра меня и так пошлют домой, — сказал франт. — Только напрасно потратились на билет.
— Ходи же наконец.
— По сколько?
— Очко — три кроны.
— Не много ли? — возразил франт.
— Сам сказал, что спишь на деньгах.
— Это кто — я?
— Давай играй.
— У меня даже мотоцикла нет.
— Откуда ты знаешь, что у меня мотоцикл? — сложил карты брюнет.
— Я говорю, что у меня нет мотоцикла.
— Оставьте, ребята, — сказал я. — Кому какое дело, есть мотоцикл или нет?
— Неплохо бы попасть в мотосвязь, — брюнет снова раскрыл карты. — Говорил я тому капитану, который нас переписывал. А он отвечает, что сегодня каждый ездит на мотоцикле. Но я