запомнить каждую секунду этого чудесного момента, каждый штрих и кусочек, чтобы потом отчетливо восстановить в памяти. Потому он не сразу почувствовал внимательный, обращенный на себя взгляд мисс Фридман, а сперва долго смотрел на нее пусто и бессмысленно, пока не услышал, как с этих тонких губ слетело его короткое имя. Обреченно обвел глазами умолкнувший разом класс и медленно, словно в излюбленном им режиме замедленной съемки, вышел к доске, в самый центр круга для безжалостных пыток. Глубоко вздохнул, ведь
ну же, Джеки, относись к этому проще; важно не то, что вчера вечером ты и подумать не мог о заданном на этот урок задании, а уж тем более о его выполнении; не то, что сейчас ты будешь нести полную чушь, потому как всего пару раз пробежался глазами по этим чертовым строкам и не запомнил ровным счетом ничего. Сидящие перед тобой люди этого не поймут, для них ты — повод расслабиться и от души посмеяться над глупеньким до нелепости Джеком. Даже для мисс Джонс ты в любом случае окажешься посмешищем, так что… удиви их. Сделай так, чтобы тот самый грустный клоун внутри тебя выкатился на освещенную сцену и показал нечто такое, чтобы застывшие от восторга и изумления зрители никогда не вспомнили о названии представления, на которое пришли. Шоу начинается, вот только
сердце снова решило отбить барабанную дробь прямо здесь и сейчас. Дауни некоторое время постоял на месте, пытаясь что-то промямлить и вспомнить начало того абзаца, который он зубрил в течение всей перемены. Наконец, остановил бегающий взгляд на стоящем в дальнем углу кабинета цветочном горшке и неуверенно начал:
— Ты говоришь, что… нет любви во мне…
Вот только произнеся эти самые слова, так удачно отложившиеся в загруженной размышлениями голове, он внезапно задохнулся подступившим украдкой страхом, который теперь захлестнул его и не дал ни секунды опомниться. Поглотил все хорошее и дорогое, что парень до сих пор хранил внутри себя и с трудом удерживал, а теперь застал врасплох, и Джек почувствовал, будто ему нечего сказать этим людям. Смотрел на удивленные лица, лениво раскрывающиеся в протяжных зевках рты, на подбадривающие движения Молли и ее раздражающую прямую юбку — глядел неимоверно долго, пока не увидел то, чего так трепетно ждал и искал. Прямо на его месте, теперь временно пустующей задней парте, появились два веселых зеленых глаза, окруженные бесформенным рыжим пятном, а в нос ударил запах чего-то съедобного, как будто неумелый повар обронил поднос с угощениями и рассыпал… кажется, имбирное печенье с посыпкой из корицы и яблок, или это всего лишь напряженное сознание подсказало приятный образ. Тем не менее, парень приподнял голову и смело посмотрел на улыбающуюся глупо женщину, замеревшую около своего огромного стола:
— Я не могу вспомнить продолжения, так что, к вашему огромнейшему сожалению, цирка сегодня не будет. Я бы даже велел расходиться всем по домам, но такого права у меня тоже нет, — начал рассудительно брюнет, краем глаза отмечая, что два кружочка в воздухе посветлели и теперь отдавали ярким салатовым, а приятный аромат печенья только усилился. — Мне хочется поговорить о другом. Извините, Молли, если срываю ваш урок, но это литература, а сейчас мы производим обмен мнениями — по-моему, все вполне законно. Подумайте на мгновение, отвлекитесь от нудной лекции и порассуждайте вместе со мной — вы, все вы! Шекспир сделал выбор — он запечатлел на бумаге все свои чувства, мысли и эмоции, мастерски заключив их в четырехугольные рамки и придав ритмичную форму. Но вряд ли он мечтал о том, чтобы его бесценными отрывками и окрыляющими фразами бросались, как грязью, швыряя их из одних рук в другие, верно же? Вы, сами того не замечая, используете искусство как оружие — хлещете стихами по лицам своих учеников, а после удивляетесь, почему не можете никак привить им любовь к классике и творчеству. Если бы Уильям Шекспир узнал в свои годы о творящемся здесь беспределе, то подозвал бы к себе свою ненаглядную Энн и сказал бы ей тихо, с небольшой паузой между словами: «Принеси мне виски, милая; не могу смотреть трезвым на это безобразие».
Джек замолчал на минуту, позволяя публике переварить сказанное, и с удовлетворением заметил — ему вовсе не нужно решать, что говорить дальше; слова сами лились хаотичным потоком, а потому он мог только расслабиться и не препятствовать им. Глаза по-прежнему смотрели на него с последней парты, иногда меняя свое выражение с задумчивого на насмешливое, но затем становились беспечно радостными и зелеными, как прежде.
— К чему я веду? — спросите вы. Да, замечательный вопрос, который я проигнорирую и продолжу так, словно и вовсе не заметил, что кто-то его произнес. Я говорю о выборе, точнее о том, что нас его бессовестно лишают, загоняя под определенные стандарты. Это можно объяснить одним простым примером, наподобие детской игры — представьте, что я пеку торт. Слой за слоем размазываю по свежеиспеченным коржам сливочный крем, покрываю сверху кусочками шоколада и ягодами, а затем прошу вас оценить приготовленное мной блюдо. Вы пробуете немного; глаза вспыхивают наслаждением, но слова говорят об обратном: «Это не так вкусно, как казалось. Ты зря добавил сюда этот поганый шоколад, так уже давно никто не делает. Лучше было бы выложить узор чем-нибудь другим, к примеру, изюмом или орехами; хочешь, я покажу тебе рецепт моей бабушки — у нее были самые вкусные пироги, которые мне только доводилось пробовать…» Вы уходите прочь, попутно бормоча что-то о своей давно умершей (не исключено, что именно из-за кусочка застрявшего в старческом горле сухофрукта или орешка) родственнице, оставляя меня наедине с измазанной шоколадом лопаткой и недоумением на лице, а я только моргаю и не могу понять, почему в торты больше не трут шоколад. Извиняюсь за такие странные сравнения — просто я ужасно голоден, а денег на обед с собой не взял. Так о чем я только что сказал? Нас лишают возможности выбора, то есть отбирают то, что является нашей отличительной особенностью. Это как раздеть человека догола, сорвать с него покрытую мурашками кожу, раздвинуть руками ткани мышц и дернуть что есть сил за голубые жилки внутри, вытащить их и уйти прочь, бросив бесформенное теперь существо лежать на ледяном асфальте. Но это относится не только к вымышленным лицам, мисс Фридман.
Дауни в очередной раз поймал на себе десятки взволнованных взглядов, но на этот раз выделил из них всего два основных, самых выразительных и значимых по сравнению с