мнения и взглядов на вещи.
Джек неотрывно смотрел на замершую от такой дерзости Мэг, и голодный огонек в его глазах, казалось, шептал в глубь темнеющего прохода: «Ты не сможешь ничего сделать против этой логики, дамочка. Смирись и найди себе другую куклу для пыток». Стилсон не хотела так просто отступать:
— Без образования, маленький наглец, ты не добьешься ничего в жизни, и станешь таким же, как твоя мать — глупым, надеющимся только на случай и чужую помощь, которой можно добиться одной лишь кроткой улыбкой…
Но и эти слова не вызвали на спокойном лице Джека ни единой лишней эмоции — пугающе-холодные глаза смотрели на кричащую женщину также ровно, отчего та распалялась еще сильнее. И теперь не просто едкие остроты, а грязные ругательства, смешанные с ненавистью и слюной, разбивались об это терпеливое выражение вдребезги, превращаясь в жалкие отголоски и отлетая обратно, но с уже меньшей силой. А Дауни все слушал, отключившись от реального мира и перенесясь в свой собственный, другой, где Мэг была всего лишь маленькой вечно мяукающей кошкой. Она слоняется по дому, наполняя комнаты противными звуками, пока не натыкается на хозяйские ноги, которые ее осторожно отталкивали. Настойчиво подходила снова, но следующий удар пришелся сильнее, прямо под ребра, и животное отлетело на пару шагов к стене, скалясь и рыча на своих обидчиков. Те только смеются, уходят куда-то на несколько минут, а возвращаются с небольшой рыбиной в руках. У Мэг вспыхивают глаза; она забывает про боль и причиненные ей неудобства, медленно отслаивается от некогда спасительной опоры и грациозно вышагивает вперед, садится, обвив облезшим хвостом лапы, и жадно смотрит то на лакомый кусок, то на людей. И как же широко раскрываются от страха кошачьи глаза, ровно как и сейчас, когда Стилсон видит безразличие парня к происходящему, потому что хозяева ни с того ни с сего начинают хлестать животное по морде этой самой рыбиной, что-то бормоча и приговаривая про себя. А Джек спокойно стоит в углу этой самой комнаты, делает глоток апельсинового сока в длинном прозрачном стакане, и так же безжалостно, но с любопытством смотрит на долгожданную расправу, на то, как кошка орет и вырывается — одна рука крепко держит ее за холку, другая раз за разом замахивается на животное. И эти крики, визги, злорадное молчание, запах страха, ароматы мести и торжества справедливости — все слилось в голове брюнета в одно единое целое, перемешалось между собой, подобно волосам его тети в безобразной прическе, и заполнило собой всю черепную коробку. Закрыло волшебный экран, опрокинуло проектор и заставило маленького человечка, до этого сладко спящего на излюбленном посту, спешно покинуть его, прихватив с собой только самые дорогие и ценные пленки.
И Дауни снова вернулся в настоящий мир, хоть и знал, что пожалеет об этом, а остаться в хаосе — наверное, идея гораздо лучше. Но вот перед ним бледное лицо Мэг, ее халат, карманы и дрожащий от злости и напряжения голос, а Джек все стоит и не может ничего сделать. Наконец, он выдавил из себя:
— Мне нужно идти. Скажи директору, что я тяжело заболел или позови своего дружка, чтобы моя «болезнь» выглядела реалистичнее. Он-то с легкостью поставит пару нездоровых синяков под глазами и превратит меня в немощного калеку. Где он? Почему-то не слышу это топота? Позовите, как понадоблюсь, — почти выплюнул Джек, вложив в эти три слова всю желчь, которая только в нем имелась, и прошел в свою комнату, демонстративно захлопнув дверь.
Поначалу притаился и все ждал, когда же она грозно распахнется, впуская в себя обезумевшую Мэг с чем-нибудь опасным для его жизни в руке, боялся вдохнуть, только бы не привлечь лишнего внимания и не нарваться на наказание — почему-то теперь он был полностью уверен, что не сможет проявлять прежнее хладнокровие и эгоизм по отношению к истеричным возгласам. Какого же было его облегчение, когда ни спустя долгих, даже бесконечных и невероятно мучительных, десять, а после и двадцать минут никто не вломился внутрь его скромного убежища и не разнес его вместе со своим хозяином в щепки.
И парень не смог сдержать счастливой улыбки, ведь ему впервые удалось выстоять под ЕЕ ударами; ни разу прежде он не отворачивался от этого разъяренного лица и не оставлял Мэг в нелепой растерянности, с мешком невысказанных в его адрес оскорблений, упреков и прочих излюбленных слов.
После еще часа размышлений Дауни немного притих, когда входной замок провернулся, и в дом вошел Майкл. Послышалась какая-то возня, негромкий разговор, но и после этого никто не отправился проведать Джека и поговорить с ним о правилах хорошего тона.
В конце-концов он понял, что всем все равно. Такая простая истина была на самой поверхности, буквально перед глазами — разве для этой женщины Дауни может чего-то стоить, быть чем-то значимым? Тогда почему он до последнего надеялся на непонятное слово «чудо», выдуманное теми еще безумцами и оседающее на языке легкой творожистой массой?
Тогда Джек проглотил этот неприятный момент, постарался игнорировать его как можно дольше, но в вечно неисправной системе произошел какой-то сбой, и вот опять гадкие слова вылезли из памяти наружу, вцепившись в лицо лежащему в бездействии парню. Он заключил про себя: «Лучше перестать думать вовсе. Зачем менять минутные наслаждения на многочасовую боль, когда можно просто существовать без этих навязчивых мыслей, забивающих голову и причиняющих мучения. Я бы не назвал такую жизнь бессмысленной; иногда плохо настолько, что хочется все свои внутренние размышления послать к черту или хотя бы закрыть под замок на какое-то время. Выпускать их понемногу, небольшими порциями, чтобы хоть как-то разбавлять приторную сладость дня — они бы успевали раствориться без особого внимания, незамеченные, а не навалиться одной большой кучей, заглушая все прежнее и давя на тебя с немыслимой силой. В таких случаях и правда можно пожалеть о наличии всех мыслей в принципе».
Решив так, Дауни закрыл глаза, пытаясь в очередной раз отключиться от происходящего в его же сознании, но не сумел. Так и лежал выброшенной на берег морской звездочкой, ничтожной и никому не нужной, ленивой и спокойной внешне, но внутри переживающей самую настоящую катастрофу, которая медленно убивает и не дает ни на минуту предаться счастливому забвению…
Глава 19
В кабинете литературы и по совместительству зарубежной истории невыносимо пахло чистотой и духами, так, словно кто-то всю ночь усердно натирал пол, стулья и лохматые занавески хозяйственным мылом, а после, уходя и оглядывая сделанное, разлил