Но я ничего ему не ответила и поспешно вышла из беседки. Но Эдвард быстро меня нагнал и зашагал рядом.
И уже вечер не казался таким волшебным. Даже чувства были смешанные: злость, неловкость вперемешку с каким-то самодовольством: все же я добилась некой реакции от императора. Да и злилась я больше на саму себя.
Когда мы почти подошли к поляне, на которой празднество постепенно уже сходило на убыль, Эдвард решил заговорить:
— Думаю, я должен попросить у вас прощения, Ваше Величество.
Только в его голосе никакого раскаяния и в помине не было.
— А вы умеете думать? — безобидно спросила я.
Конечно, оскорблять открыто вообще не допустимо, лишь скрыто и двусмысленно, а мой вопрос был откровенным нарушением светского разговора с самим императором. Будто стольких месяцев обучения этикету не было.
— Иногда приходится, — как ни в чем ни бывало парировал Эдвард.
Ну ничего, с завтрашнего дня начнутся собрания, будет решаться вопрос, и тогда посмотрим, кто кого.
Я больше с ним не разговаривала, лишь механически-любезно попрощалась уже в гостиной и поднялась в свою комнату.
Ночью я не могла заснуть, ворочалась и постоянно думала, наплыв разных мыслей лихорадочно атаковал мое сознание. В конце концов я поднялась с кровати и подошла к окну, чтобы вздохнуть свежего воздуха.
Оказывается, не только мне не спалось. В небольшом саду, освещенном блеклыми догорающими фонарями, я увидела, надо же, самого императора. Эдвард стоял с луком, целясь в мишень на дереве. И судя по стрелам, он ни разу не промахнулся.
Я немного постояла, подсматривая за ним и пытаясь уловить что-то неправильное, неловкое в его движениях, но он, как назло, был грациозен и плавен, чем еще больше меня злил.
Я накинула теплую меховую накидку и спустилась в сад. Зато стражники, напрягшись, перестали быть такими сонными.
Эдвард повернул в мою сторону голову и, видимо, не впечатлившись, опять сосредоточился на мишени.
— Так вот чем занимаются великие императоры по ночам. — прокомментировала я, подходя ближе. — Не спится?
— Ага, бессонница. Можете считать, замучила совесть.
— Приятно слышать.
— Но вы, я смотрю, тоже не спите.
Эдвард поставил лук и обернулся ко мне.
— Ну я со своей совестью нахожусь в дружеских отношениях, так что от неё не страдаю. Просто всегда плохо сплю на новом месте.
Эдвард кивнул головой, и повисло неловкое молчание.
— Я думаю, — начала я, — что мы с вами должны найти какой-то общий язык. Это не дело, чтобы два правителя между собой…цапались, если можно так выразиться… Что? — спросила я, не выдержав его долгого странного взгляда.
— Вы сейчас так необычно выглядите, — медленно проговорил император. — Так… естественно.
Ну да, со взъерошенными волосами, уставшим лицом и в мятой накидке. Но от его слов по телу разлилось приятное тепло. Я, смутившись, робко улыбнулась.
Вообще, ночью стираются грани, рамки, и становится вполне возможным то, что казалось невозможным, недопустимым и странным днем. Можно говорить, думать по-другому, так, что будет стыдно вспоминать об этих мыслях и словах на утро.
Эдвард приблизился ко мне и осторожно, словно боясь спугнуть, расправил воротник моей накидки, не сводя с меня взгляда, от которого у меня сбилось дыхание.
Я сама сделала маленький шаг ему навстречу, а он наклонился ко мне, прошептав:
— Могу ли я вас поцеловать?
— Знаете… Этот вопрос все портит, — ответила я.
И первой его поцеловала.
"Расположить его к себе настолько близко, насколько это возможно…"
Поцелуй был со странным привкусом, привкусом дурманящего ночного воздуха, разбитого настроения. И изматывающего напряжения этих дней и совсем немного — моей навязчивой идеей. Поцелуй отдавал фальшью, равнодушием, но при этом хотелось раствориться в нем, забыться, наслаждаться этими искусственными чувствами.
Император целовал изучающе, трепетно, но что было у него на уме, я не знала. Вполне возможно, для него это приятное времяпрепровождение, разбавляющее скуку, — целоваться с маленькой наивной королевой-глупышкой.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Наверное, мы оба понимали, насколько все происходящее глупо, ненормально и недопустимо, и это подстегивало. Мы стояли в этом небольшом садике, прижимаясь друг к другу в этом безнадежном, неправильном и бессмысленном поцелуе.
Но все имеет свойство заканчиваться. Я отстранилась, и первым моим порывом было уйти, но Эдвард придержал меня за руку:
— Думаешь, я сейчас тебя отпущу?
— Мне ты не можешь приказывать, — ответила я, опухшие губы будто не слушались.
— Почему ты такая? — вдруг спросил Эдвард.
— Какая?
— Вносящая неразбериху, хаос. Неправильная.
— Зато ты такой правильный, что аж тошно.
— Не уходи. Пожалуйста. — Эдвард попытался примиряюще улыбнуться. — Эта ночь закончится, и завтра утром все покажется диким. — Он словно мои мысли читал. — Давай её немного продлим.
— Мы совсем с ума сошли, — я выдавила нервный смешок, — я-то ладно, но ты…
Эдвард коснулся моей руки, и я вздрогнула, это касание чуть ли не вызвало больше эмоций, чем сам поцелуй. Мы присели на подобие лавки, совсем рядом, касаясь друг друга плечами.
— Расскажи о себе, — попросил император.
— Я не знаю, что рассказать. Думаю, ты и так все обо мне знаешь. А я о тебе совсем ничего.
— А что бы ты хотела узнать?
— Многое, — я растерялась, — ты слишком уж для меня загадочный, император.
— Давай откровенность на откровенность. Ты задаешь вопрос, потом я.
— Хорошо. — согласилась я. — Я хотела бы узнать, ты и правда относишься к обычным людям, как к болоту?
Эдвард сначала удивился, но потом в его глазах промелькнуло осознание.
— Те мои слова были лишь для поддержания беседы, я хотел ими узнать тебя, обычно все аристократы соглашаются и рьяно пускаются обсуждать недостатки и бескультурье обычного народа. Но ты меня приятно удивила.
Мне понравился его ответ, но, конечно, я не могла верить ему, как впрочем, и не верить.
— Что для тебя самое сложное во всем образе жизни правительницы?
— Вставать рано по утрам, — улыбнулась я и серьезно добавила, — а если честно, то пытаться услышать всех, пытаться учесть интересы каждого.
Эдвард кивнул, будто понимал меня, как никто другой.
— Зачем вы подарили мне украшения?
Он глубоко вздохнул и нехотя ответил:
— Они вообще предназначались не тебе, а моей…фаворитке на то время. Правда, как выяснилось, она была предусмотрительна, и на случай, если со мной не выйдет, у неё был запасной вариант. Эти драгоценности были подарком для неё, но утратили свою актуальность.
Я почувствовала укол сильного разочарования.
— Мне больше нравился тот вариант, при котором я просто тебе до безумия понравилась, и ты решил сделать мне подобный подарок.
— Можем притвориться, что это так. — предложил император и задал свой вопрос. — Вы не сомневались, когда обрекали свою сестру на участь жены Генри?
— Считаешь меня жестокой? — мрачно поинтересовалась я.
— Если бы не знал, то да, считал бы.
— Почти не сомневалась, — ответила я. — А ты так уверен, что знаешь меня!?
Эд шаловливо покосился на меня, взял мою ладонь и переплел свои пальцы с моими. Потом задумчиво посмотрел на наши сцепленные руки.
— Ты же, надеюсь, не собираешься подрывать мою уверенность в этом? — спросил он.
— А так хотелось.
Мы оба засмеялись. Так хорошо на душе стало, так тепло.
Какая безумная, странная ночь. Больше похожая на безнадежно-отчаянный сон.
Я положила голову на плечо Эду, он приобнял меня, прижимая к себе. И мы вдвоем смотрели на ясное звездное небо, на морозную ночь. Свечи в фонарях медленно истлевали, погружая садик в мягкую темноту.
— Эд… — тихо прошептала я. — Все это неправильно.
— Я знаю, — произнес он так же шепотом. — Но мне нравится.
Я легонько пихнула его в бок и, смеясь, проговорила:
— Тебе нравятся неправильные вещи? Неужели? Похоже, мир сошел с ума.