Читать интересную книгу Колокольные дворяне - Светлана Владимировна Храмова

подготовку, на тщательную экипировку «в последний путь». Российские великие княжны и цесаревич – наследник престола империи водружали на себя тяжелое обмундирование, одежды с зашитыми в них драгоценными камнями. От пуль они не спасли, но апокалиптическую процедуру расстрела превратили в долгую и мучительную казнь, пули отскакивали от бронированных каменьями одежд.

А после расстрела в темном уральском лесу верные сыны революции обнажали юные тела царевен в поисках ценностей, что были запрятаны в одеждах.

Историю с драгоценностями невозможно отделить от описания гибели семи Романовых. Гибели Царской Семьи.

Что это, Михаил, – предопределение, Божья воля? Или все-таки согласие на казнь, ведь они смиренно ожидали в течение года! Какие угодно объяснения находят – Царица удерживала мужа от побега, от связей с Георгом IV, она не хотела покидать Россию, считая, что не сможет вернуться…

Но как же здравый смысл самого Николая II?

Где же свойственная полководцу стратегическая смекалка, ведь военному делу отец его научить успел. Монарх сдался на милость полубезумной жены…

Идеальный мужчина с энтузиазмом пилил дрова в Тобольске, азартно подтягивался на турнике, даже делал «солнышко», из-за чего забор пришлось увеличивать в высоту, прохожие сбегались со всех сторон – посмотреть. Сохранял мышцы в хорошей форме… хотя во имя спасения любимой жены и детей должен был, как всякий настоящий солдат, спасать их жизни. Времени ему выделили достаточно.

Я почему так долго об этом говорю – ну, во-первых, у нас такая полубольничная картина тут, я выздоравливаю, ты меня лечишь… И да, я никак не могу ответить на эти вопросы самой себе. Не получалось, не сходилось. Сомнения одолевали – должны ли они были и вправду ждать гибели со смирением – «на все Божья воля»?

Я долгое время так и думала, читая написанное о последних 12 месяцах жизни Царской Семьи, да и предшествующие периоды проштудировала.

Смирение перед Божией властью. А борьбу за здоровье неизлечимо больного сына как объяснить? Значит, сопротивление все-таки присутствовало, могли бы и его недомогание принять со смирением. Но нет. Боролись.

Иначе – зачем драгоценности так берегли, затейливо сохраняли? Да еще и аккуратно вшивали в одежды для казни! Ведь задумывались об этом!

Бриллиантовый протест – все, на что хватило последних венценосных Романовых. И картина смирения перед жестокой судьбой этими драгоценностями нарушена. Что это, как не суета мирская? Я не осуждаю, нет.

Не сходится. Не получается картины смирения перед волей Божией. И как проявление свободы воли – тоже неубедительно.

Слабость и растерянность, вот что это. А растерянность – грех.

После шестой чашки чая мне показалось, что я окончательно выздоровела. Дышала легко, в горле уже не першило, в зеркало взглянуть боялась, да и нет зеркала, вокруг одни портреты с гравюрами. Но вставать не хочу, слабость неимоверная, будто упаду тут же.

– Миша, я вроде и не сплю еще, и не знаю, который час, странный у нас с тобой день. Беседа неожиданная получилась, я сосредоточена на своих воспоминаниях… а ты на своих, и получается, мы оба предпочитаем жить прошлым. И не своим, что особенно любопытно, а чужим. Для нас никак не закончится чья-то история. Мы что-то хотим в ней понять. А может, все проще и мы бежим от собственных проблем – в истории, в историю?

Я отлеживаюсь в твоей фантастической квартире, и эти безделушки на этажерке, на тумбочках, в витринке, я теперь понимаю, откуда они появились и почему. Не о каждой вещице понимаю, а в целом антураж разглядываю. Напоминает ту, давнюю квартиру моих московских тетушек, той самой Валюшки, жены бабушкиного брата Александра, она приехала к сестре Зине – почти сразу после его смерти. Представляешь, заявляется такая небольшого росточка дама, изящная и в желтоватом перманенте, настаивающая, что она «старая большевичка»… кстати, сохраняла до самой смерти ясность мышления необыкновенную – говорила четко, доходчиво доносила смысл… И вот не стало мужа – директора завода, отгоревала она и упаковала свой шикарный гардероб, шубы и туфельки в невероятных количествах, костюмы твидовые и шелковые, лайковые перчатки и дорогие сумочки. И в столицу перевезла.

Но еще целиком старинными безделушками, фарфоровыми и серебряными, а может, и золотыми, набитые комоды были, и витринка – вот такая же! – стояла.

Не имели особых средств к существованию – одна на машинке печатать умеет, другая «персональный пенсионер», но привычка жить широко и очень широко сохранялась до последних дней. В антикварные магазины относили свои картинки, солонки и чайнички, брошки в ломбарде закладывали, и до последних дней колокольные дворянки – впрочем, тетушки мои московские, к церковному сословию никакого отношения не имели – жили припеваючи.

С салонами красоты и укладками волос, в пальто из дорогих тканей с начесом, съестное покупали в Торгсине, равно как и одежду… я не задумывалась тогда, на какие средства и что. А теперь думаю – возможно, это видоизменилась часть тех царских драгоценностей, что священнику Васильеву была на сохранение вручена, а сынок Александр, старшенький и уверенный в себе, Валюшкин будущий муж – вроде бы понемногу руку в них запускал…

Все так запутано. И Лариса Носова, дочь Окрылина, мне от души жаль ее, задорную и прекрасную, и отважного Матвея Захаровича жаль – но они ведь тоже не только любовались найденными сокровищами, тайнами земли и времени, будем так говорить – не только любовались, но и умели найти им применение в благоустройстве своей жизни.

Заставили служить себе. А ценности эти уже отслужили кому-то, дважды безнаказанно не применишь. Есть вещи, которые можно изучать, можно ими любоваться, но применять в хозяйстве не рекомендуется.

Вот такая история. Прими мои самые горячие соболезнования и извини, я, кажется, совсем засыпаю.

– Господи, если бы ты только знала, какое для меня наслаждение с тобою общаться, Света! Не ожидал, мне давно скучно среди людей. Читаю документы, пишу статьи, встречаюсь со студентами – и еле слышный контрапункт в душе, без пауз – судьба моей Ларисы. Я счастлив сейчас, что тебе все рассказал. Ты мне будто камень с души сняла. Или он сам слетел. Нету тяжести. Нету.

Он сделал жест, напоминавший поползновение подоткнуть одеяло, во всяком случае, он намеревался что-то поправить, но я отстранила его руку – мне уже жарко, не нужно по-вчерашнему укрывать.

Седьмая чашка чая меня лишила сознания.

– С утра буду здорова, – пробормотала я, не имея ни малейшего представления, который час.

Проснулась – свет пробивается сквозь темные шторы, голова гудит, но будто и не было никакой хвори. Судорожная горячка, есть такое заболевание? Осторожные шаги Михаила в кухне,