Читать интересную книгу Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 3 - Макар Троичанин

- Страх губит инициативу, желание сделать лучше и красивее, вот, и делаем абы как, лишь бы отвязаться, отмолотить смену и сверхсрочные побыстрее, как требует власть. Всё держится на страхе, а не на сознании.

- Начальник стройучастка мне сегодня говорил: на мате, туфте и блате, - вспомнил изрядно опьяневший улыбающийся Владимир, до сознания которого не доходила трагедия русского работяги.

- Если так пойдёт и дальше, то наша жизнь ничем не будет отличаться от зэковской. Вся и разница, что им не о ком заботиться, и есть гарантированное жильё и пайка, а у работяги ни на что нет гарантии.

- Фу ты, - решился, наконец, вступиться за власть комиссар, - совсем запугал. Ты забыл, какое сейчас время.

- Ничего я не забыл, - резко возразил Сашка. – Это вы стараетесь не упоминать похожего времени в довоенные пятилетки коллективизации и индустриализации. Меняется только название изнуряющих пятилеток. Когда же придёт время свободно вздохнуть, пожить для себя, в своё удовольствие, а не только для работы? Народ выдохся, устал, всё стало до лампочки, равнодушие ко всему, даже к собственной судьбе, недалеко и до вырождения. Пора, пока не поздно, ослабить вожжи.

- Нашему народу только дай послабление, - не сдавался и комиссар, - вмиг бросит работать, запьёт по-чёрному и всё разворует.

- Этого у нас никакой власти не отнять, - примирительно усмехнулся Коробейников, - но, всё же, Сашка прав: страх у нас любят и умеют нагнетать.

- А как ты иначе дисциплину удержишь, - спросил утвердительно, но не очень уверенно Сергей Иванович, - а без неё нам после такой разрушительной войны долго не восстановиться.

- Но почему и откуда такое недоверие к своему народу? – с досадой воскликнул Сашка.

- У нас на базе есть начальник отдела кадров и парторг Филонов, - снова втиснулся в занимательный разговор самый равнодушный участник, - так он разрабатывает организационные принципы и кодекс будущей Социалистической Трудовой Армии, в которой все будут работать и жить по строгому полувоенному уставу с соответствующей шкалой наказаний за нарушения и поощрений за доносы. Говорит, что в горкоме одобряют.

- Ничего удивительного, – не удивился услышанному Сашка, - идеология управления страхом идёт оттуда. Власти нужны безропотные исполнители. И лучшими рычагами управления являются голод, нищета и безграмотность.

Сергей Иванович, отодвинув стакан, сердито прихлопнул по столу ладонью.

- Не суди огульно. Партия, к твоему сведению, это тоже рабочие и крестьяне. К сожалению, в её ряды проползают карьеристы-попутчики…

- Которые и выставили вас из горкома, - не удержался младший оппонент от едкого замечания.

- …но не они определяют лицо и дело партии, потому что она – коллективный разум и воля…

- Под управлением вождей, - опять добавил дёгтя Сашка.

- …которые, как уже было не раз, сумеют со временем избавиться от левацких и оппортунистических загибов.

- Дожить бы, - вздохнул, не сдаваясь, больной Сашка.

- Боюсь, что тебе с твоим трепалом даже до Крыма не доехать, - вмешался в опасно обострившуюся дискуссию Коробейников. – Кстати, - повернулся он к Владимиру, - ты давно знаком с Кравченко-младшим?

Владимир, продолжая по инерции дружелюбно улыбаться, ответил открытым взглядом, недоумевая, какое отношение имеет паскудное знакомство к разговору за столом, а когда замедленно, затуманенными алкоголем мозгами сообразил, то, с усилием убрав улыбку, покраснел до корней волос. Такой обиды и такого гнусного подозрения он от Павла не ожидал. Лучше бы узнали, что он американский агент, чем подозревать в наушничестве.

- Что за тип? – спросил Сашка, поворачиваясь поочерёдно к Коробейникову и Владимиру.

- Сын генерала УГБ и командир спецподразделения, занятого, в том числе, расстрелами.

- Серьёзный, гад. Рассказывай, Володька, где пересеклись ваши дорожки.

Почти протрезвев, злясь на этих русских и ненавидя себя за унижение, Владимир с глухим шумом в голове от частых и сильных толчков возбуждённой крови, боясь, что не поверят, скупо и сбивчиво рассказал о подростке, застрелившем Варю, которая его пожалела, и о быстро повзрослевшем юноше-старике, устроившем соревнования в стрельбе по бутылкам на автобазе, и о Марлене, превратившемся из знакомого демобилизованного в знакомого чекиста. Рассказал без комментариев и утайки, в которых не видел смысла, рассказал и замолчал, чувствуя удары сердца и ожидая приговора. Молчала и судебная тройка, переваривая услышанное и переоценивая отношение к симпатичному шофёру, пока Сашка не протянул руку и не сказал убеждённо:

- Вот вам и пример страха, который постоянно живёт в нас, рождаясь из ничего и проникая всюду: в рабочий коллектив, в семью, в дружбу, в любовь. Страх, который зародила и подогревает власть, поощряя доносы и, тем самым, разобщая людей, не давая им объединиться против неё. Не знаю, захотите ли вы отправить меня в Крым, но не могу не сказать, что из всех присутствующих я больше всего доверяю Владимиру. Убеждён – он не предаст и не настучит ни по службе, ни по долгу. Что Коробейников засомневался, понятно: он служит среди тех, кто живёт и пользуется страхом, невольно пропитался их духом. А вы, Сергей Иванович, вы почему испугались? Что вас заставило усомниться в честности Володьки и поддаться страху? Разве не всеобщая истерия, которую вы отрицаете?

- Ладно, ладно, успокойся, - виновато пробормотал Коробейников, положив тёплую руку на вздрагивающую руку Владимира. – Расставим раз и навсегда все точки и другие знаки недопонимания, уточним нюансы и проясним между нами тени. Во-первых, я испугался за тебя…

- И за себя, - не уступил Сашка, - за знакомство со мной и обвинение в недоносительстве.

- Ну и язва же ты! – улыбнулся Павел. – А во-вторых, к тем, кто управляет, по твоему понятию, народным страхом, я попал случайно. После Победы нужно было выбирать: или отправиться на войну с японцами, или остаться добивать затаившихся гадов. Я выбрал второй вариант, и не моя вина, что истребители входят в состав войск НКВД. Другой работой не занимаюсь и заниматься не буду, даже если прикажут. Надеюсь к зиме уволиться. Всё.

Сашка положил свою узкую горячую ладонь на широкую и тёплую ладонь ястребка, надёжно прикрывающую успокоившуюся руку виновника возникшего недоверия, и примирительно сказал:

- Прости за язык – таким уродился. Я ни минуты не сомневался, что ты – настоящий человек, другим в вашем отряде просто не ужиться, но было обидно за Володьку.

- Может быть, и для глупого старика найдутся какие-нибудь извинения? – спросил комиссар, увенчав дружественную рукодельную пирамиду своей крепкой ладонью. – Простите за минутные сомнения. Трудно на старости лет переключиться с жизни по партийной совести на жизнь по обычной, человеческой, не загаженной идеологической шелухой. Я вам всем одинаково доверяю, как себе… а больше всех – Володе.

Не удержавшись, Владимир разрушил пирамиду и, поднявшись, шагнул навстречу дяде Серёже. В порыве редкой мужской нежности они обнялись и застыли – немец, агент американской разведки, и русский, коммунист и бывший партизанский комиссар – объединённые, по теории душефизика Сашки, единым гармоничным биополем.

- Сейчас, погодите, - застыдившись внезапного чувства, отстранился Сергей Иванович и, пошарив в закромах самодельного кухонного стола, вытащил покрытую пылью четвертинку, любовно называемую в народе «мерзавчиком». – Вспомнил, как раз кстати. На, Павел, открывай, дерябнем ещё раз за дружбу.

- Как у мушкетёров Дюма, - ослабил патетику тоста Сашка, - один за всех, и все за одного.

Выпили, дружно чокнувшись, заели и замолчали, предоставив соседу первому возобновить доверительную беседу.

- Страх, конечно, штука стыдная и мерзкая, - начал старший, - но куда от него денешься, если, к примеру, у твоего хорошего знакомого, - он повернулся к Сашке, - прочно обосновался осведомитель.

- Кто? – порозовел от неожиданного обвинения тот, кто только что обвинял остальных.

- Пан Воньковский, - назвал Сергей Иванович. – Расскажи ему, Володя.

Владимир снова рассказал про давнюю встречу в столовой с любителем Мицкевича.

- Анка привела, - объяснил появление пана Сашка. – Похвасталась учителю нашим кружком самообразования, он и навязался. Она от него в восторге. Как же? Учитель, много старше, лощёный интеллигент, эрудит с галантно-слащавой речью, а ведёт себя с ней как со взрослой женщиной, красивые стихи неизвестного Мицкевича читает, хвалит хозяйственность, цветы принёс, первые в её жизни, ухаживает как за дамой, поминутно спрашивая мнения по всякому дурному поводу. Как не обалдеть? В общем, за один вечер втёрся в полное доверие. Отвратительны маленькие, постоянно слезящиеся, водянистые глаза, ловящие каждое твоё движение точно насторожённая мышь.

- Он! – уверенно определил Владимир, вспомнив те же впечатления от мозгляка в столовой.