Читать интересную книгу АКАДЕМИЯ КНЯЗЕВА - Евгений Городецкий

«Надо говорить – «могу», – поправил Арсентьев и принял его на должность коменданта общежития. Николай Васильевич давно хотел найти верного человека, который бы все умел.

Дмитрий Дмитрич по натуре своей не был летуном, его очень даже устраивала работа хозяйственника, поэтому он удвоил служебное рвение, чтобы стать для Арсентьева необходимым и единственным. Два года Арсентьев к нему приглядывался, как осторожный жених к невесте, затем решился-таки и сделал своим заместителем.

Он передоверил Дмитрию Дмитричу все общение с личным составом, сам же руководил из-за письменного стола, соблюдая необходимую дистанцию, и если Дмитрий Дмитрич зарывался или ошибался – с удовольствием играл роль верховного судьи.

А Дмитрий Дмитрич, став правой рукой Арсентьева, продвигался с ним вместе по служебной лестнице, отставая лишь на ступеньку. Ширились деловые связи Дмитрия Дмитрича, умножался опыт. Теперь никто уж не рискнул бы подписывать у него заявку на спирт «для протирания оптической оси теодолита». Плавсредства, автотранспорт, буровые агрегаты, снаряжение поисковых партий, мастерские, кондвор – все это требовало неусыпного внимания, все это было хозяйством, а мужицкая закваска не позволяла ему быть плохим хозяином. Арсентьеву оставалось только распоряжаться финансами и осуществлять общее руководство, что, как известно, при хорошем заме большого труда не составляет.

Так и тянул Дмитрий Дмитрич свою лямку: отрабатывал сперва долг благодарности, потом право на автономию. Дело в том, что еще до перевода в Туранскую экспедицию Дмитрий Дмитрич почувствовал усталость. Захотелось и ему на склоне лет поруководить через заместителя. На крупное хозяйство он претендовать не мог, образование не пускало, а средняя разведочная партия – самое то, и оклад не меньше. Арсентьев обещал, но очень туманно; ясно было, что по доброй воле он Дмитрия Дмитрича на самостоятельный баланс не отпустит. И копилась, копилась у Дмитрия Дмитрича неприязнь к патрону, к тому, как тот ловко устроился в жизни.

Открыто порвать с Арсентьевым Дмитрий Дмитрич все же остерегался, но порой становилось просто невмоготу, особенно когда Арсентьев начинал к нему цепляться по пустякам, и тогда Дмитрий Дмитрич мысленно грозил: «Погоди, бляха-муха, я и тебе когда-нибудь сделаю». Что он сделает и как – этого Дмитрий Дмитрич никогда не знал заранее, на то есть случай, но мысль эта уже не пугала его, он даже свыкаться с ней начал. Будет время… А пока что есть смысл подыграть патрону в той заварушке вокруг Князева, фигуры в экспедиции заметной, подыграть и поглядеть, что из этого получится.

При всем том Дмитрий Дмитрич никакого зла к Князеву не испытывал и даже в какой-то мере любил его. Так любит хозяйка годовалого боровка, которому быть заколотым к празднику, так охотник любит зверя которого скрадывает… Ну, может, и не любят или не думают, что любят, но уж во всяком случае не ненавидят.

Матусевич лежал на правом боку, под одеялом, грел жене спину, ощущая сквозь ночную рубашку ее тело, и осторожно поглаживал женино плечо. Время от времени его ладонь делала поползновение проникнуть в вырез рубашки, но Лариса недовольно поводила плечом, и он убирал руку.

Он нежно касался губами ее шеи, колючих волосков недавней стрижки. Ладонь его снова гладила плечо, руку, локоть, двигалась вдоль теплого бедра, ласкала колено…

– Володя, не будь животным!

Как сухо и резко звучало в ее устах его собственное имя! Он убирал руку, поворачивался на другой бок и отодвигался на край постели. Часто глотал пересохшим горлом. Он был близок к тому, чтобы, сорвав с жены одеяло, рывком повернуть ее к себе… Женщины любят силу, женщин нужно брать силой – эти понятия внушал ему один дружок еще в школе. Позже, накануне женитьбы, родители деликатно подсунули ему «Книгу о супружестве» немецкого профессора Нойберта, и он понял, что его дружок-наставник – просто грубый человек. А потом все смешалось, он уже не знал, чьим советам следовать. Все было неведомо, сладко, щемяще сложно. Лариса была у него первой, а первая страсть не слушает советов, девиз ее – нетерпение…

Сейчас он лежал на самом краешке супружеского ложа, на железке, которую обнажил съехавший узкий матрац, и ему было обидно и тревожно. Он чувствовал, что с его Лисенком что-то творится: она последнее время совсем другая, его объятия и поцелуи, когда они остаются одни, встречают сопротивление; его внимание и предупредительность подчас раздражают ее. Он не знал, чем объяснить эти перемены, терялся в догадках.

Он прислушивался к слабому дыханию жены, гадал, спит она или не спит, и все ждал, что вот она пошевелится, вот повернется к нему, и рука ее просто и доверчиво, как раньше, ляжет ему на плечо…

А Лариса забилась в ложбину между краем матраца и стеной, прижала лоб к холодной шершавой штукатурке, и все помыслы ее были о человеке, который – слышно было – ворочался на скрипучей «сороконожке» за тонкой дощатой стеной, в трех шагах от ее постели.

Глава пятая

Как в любом коллективе, в Туранской экспедиции существовало общественное мнение. Информационным и законодательным центром этого своеобразного института было несколько человек. Такие везде есть. Обычно они ветераны, пережили много реформ и начальников, знают себе цену, хотя высоких постов не занимают, снискали репутацию людей справедливых, наделены чувством юмора.

Ни в коем случае нельзя путать этих людей со сплетниками. Сплетник, как утверждает Толковый словарь Даля, – нескромный пересказчик, заглазный пересудчик. Эти же люди, наоборот, стараются пресечь всякие измышления и, как истинные натуралисты, полагаются только на то, что наблюдали воочию или слышали из самых достоверных источников. Они хорошо знакомы между собой и уважают осведомленность друг друга. Обмен информацией у них напоминает консилиум аналитиков, и конечные выводы вполне заслуживают доверия. Одним из таких людей в Туранской экспедиции был Сонюшкин.

– …йето… йето… как облупленного. Сколько раз вместе ап-п… пили. Имей ты йето… хоть пять баб – зачем языком молоть?.. В-вобщем… в-вобщем… дерьмо.

– Насчет баб – не знаю. У нас их в то время не было. Но я вам другой случай расскажу. Как-то переехали мы на новый лагерь, разбили палатки, стали лапник рубить. Все, как водится, у молодых кедров нижние веточки берут, это им не во вред. А ему, видать, лень было искать, вот он взял и кедру свалил. Ради веточек!

– Ну, это, положим, мелочи.

– Не скажи…

– Тут, ребята, еще вот что. Маршрутили мы как-то на Светлой. Там кругом ледниковые, ни одного коренного, но ходить надо. А его однажды засекли: километра на два от лагеря отойдет – мы в то лето без маршрутных рабочих ходили,- сделает дымокурчик и сидит ягодой лакомится… Сочиняет описание маршрута на все пятнадцать километров.

– За такое вообще из геологии надо гнать!

– Простили на первый раз. Установили контроль. Но с тех пор нет у меня к нему доверия…

Мелкие разрозненные фактики, которые можно было бы и не вспоминать. Но бывают случаи, когда, люди становятся максималистами.

Разговор этот происходил в связи с тем, что на доске приказов появилось объявление: такого-то числа в красном уголке состоится открытое партийное собрание, посвященное итогам работы за первый квартал и приему в партию Мурашова С. П.

Мурашова в экспедиции знали многие, потому что работал он в разных отрядах. Человек он был обычный, звезд с неба не хватал, и относились к нему соответственно: рядовой товарищ. Уволься он завтра – никто о нем и не вспомнил бы. Но в последнее время у камеральщиков появилась к нему скрытая настороженность: возникло подозрение, что он – «стукач» Арсентьева. Подозрение это укреплялось тем, что Николай Васильевич к нему благоволил и даже ставил в пример как старательного, дисциплинированного работника.

Накануне собрания Сонюшкин затеял в камералке дискуссию о моральном облике, ловко перешел на личность Мурашова и, поглядывая в сторону склонившегося над микроскопом Князева, поведал факты, о которых шла речь выше. Афонин, как всегда, промолчал, Фишман и Матусевич возмутились, Высотин съехидничал, а Князев сказал, не оборачиваясь:

– Вот возьми и выступи завтра.

Сонюшкин ответил, что на собраниях сроду не выступал и не может злоупотреблять терпением общества.

– А ты пой, – посоветовал Князев.

Сонюшкин ответил, что поет только после третьей рюмки и только в хоре.

– И чтобы дирижер был?

– Атц-ц… атц-ц… Да.

…По первому вопросу повестки дня докладывал Арсентьев. Говорил он неторопливо, веско, цифры приводил по памяти. Доклад был построен традиционно: итоги работы, анализ недостатков, задачи на будущее. Коллектив сработал неплохо, план в физическом и денежном выражении перевыполнен по всем показателям, плановый отдел обещает квартальную премию (одобрительный шумок в зале). Тем не менее, нельзя успокаиваться на достигнутом. Мы еще во многом отстаем от передовых хозяйств, не умеем научно организовывать свой труд, работаем неритмично, дедовскими методами, что в эпоху научно-технической революции совершенно недопустимо…