Читать интересную книгу АКАДЕМИЯ КНЯЗЕВА - Евгений Городецкий

– Здравствуй. – И добавил: – Что скажешь?

– Как не поздороваться с бывшим начальником… Часто я о тебе вспоминал, ой, часто. Как выпью, так и вспоминаю.

– Надо же, – сказал Князев. – И я вспоминаю. Как гляну на план горных выработок, так и вспоминаю.

Он сказал это спокойно, не подвинулся, не предложил Жарыгину присесть рядом, и лицо того начало наливаться тяжелой, темной кровью.

– А я вот только по пьянке вспоминаю. Я всегда свои обиды по пьянке вспоминаю… И обидчиков…

– Какие обиды? – И тут Князев заметил, что сидящие поблизости притихли и следят за их разговором. Лариса встала, кокетливо улыбнулась Жарыгину: – Извините! – и тронула Князева за руку:

– Андрей Александрович, мое любимое танго.

Они обошли Жарыгина и вступили в тягучий, медленный танец.

– Кто это? – спросила Лариса. – Мне казалось, еще немного – и он вас ударит. Я как-то сразу отрезвела даже…

– Вы не любите смотреть, как дерутся?

– Если посторонние – люблю.

– А если из-за вас?

– Из-за меня еще никто не дрался.

– Вам это досадно?

– Пожалуй, нет. Я насчет своей внешности не обольщаюсь…

Князев промолчал. Не хотелось банально разуверять Ларису. На мгновение она благодарно прижалась к нему. Он был гораздо выше. Он вел ее, придерживая за плечи, и внезапно вспомнил девчушку из «Енисея».

С ней можно было бы танцевать щека к щеке, и ее губы всегда находились бы на уровне его подбородка. Чуть наклонить голову…

– О чем вы думаете? – спросила Лариса. – Вы мне не давайте больше пить. Как председатель коммуны. Ладно?.. Ну, вот и все…

Танго кончилось, Князев повел Ларису на место. Что-то новое открылось ему за короткие четыре минуты, пока они танцевали, что-то большее, чем простое кокетство, подогретое винными парами. На душе сделалось нехорошо, будто обидел кого, возникла смутная неловкость перед Володькой… Дурит девочка. Хотя какая она девочка?

Матусевич увлеченно показывал Сонюшкину хитрый фокус со спичками и едва ли заметил их отсутствие. Ларису тут же снова пригласили, а Князев закурил. Странно: дома, в коммуне, меж ними никакой неловкости не возникало, здесь же Лариса требовала непрерывного внимания, и это утомляло.

Князев поглядел влево, туда, где сидел Пташнюк. Жарыгин опять был рядом, сжимал в руке свой стакан и, наклонив голову, слушал Дмитрия Дмитрича.

Князев встал из-за стола и направился в угол, где на маленьком настольном бильярде гоняли подшипниковые шарики четверо любителей. Одним из них был Переверцев. Вскоре его высадили, он отдал кий очередному и подошел к Князеву.

– Андрюха, есть идея. Я там припрятал бутылочку. Пошли ко мне. У Томки пельмени, оленинки настрогаем…

– В принципе можно, конечно… – Князев взглянул на часы. – Коммунаров моих бросать неудобно.

– И их прихватим. Чего там!

– Томка нас не попрет всех скопом?

– Ничего, – сказал Переверцев. – У нас современная семья. Она в своей компании гуляет, я – в своей. Полное равноправие.

– Молодцы, – засмеялся Князев. – Друг друга стоите. Маленькая разлука укрепляет любовь.

– Какая любовь! На шестом году супружества… Дай бог внешние приличия соблюсти… Ну, так пошли?

– С коммунарами согласовать надо.

Князев двинулся к столу. Путь ему преградил Жарыгин все с тем же захватанным стаканом в руках.

Водки в стакане было совсем на донышке – то ли расплескал, то ли выпил.

– Погоди, – проговорил он, – не торопись. Успеешь к своей лахудре. Поговорить надо.

– Подраться, что ли, хочешь? Ну пойдем, выйдем.

Он сделал было шаг к дверям, но Жарыгин цепко схватил его за рукав.

– Нет, ты погоди. – Взгляд Жарыгина был мутен, тяжел. – Выйти мы успеем.

Князев рывком освободил руку, в висках туго и часто застучало.

– Успеем выйти, – бормотал Жарыгин, подвигаясь вплотную. – Выйти мы всегда успеем. – Он заговорил тихо, с придыханием: – Зачем ты, с-сука, меня позоришь перед всеми, языком своим поганым зачем ботаешь? А? Ну, был у меня грех, сорвался, зафилонил. Наказал ты меня. Не захотел со мной дальше дело иметь – ладно, я в другую партию ушел. Премии за сезон меня лишил? Ладно, не обеднею. – Он повысил голос, губы его угрожающе выпятились: – Но зачем же ты, как последняя баба, сплетни пускаешь, а? «Жарыгин не геолог. Жарыгин сачок, неделовой человек…» Зачем ты это делаешь, дешевая твоя морда?

– Какие сплетни? – ошеломленно спросил Князев. – Иди проспись.

– Мне твои советы – вот! – Жарыгин хлопнул себя по оттопыренному заду. – Я в них и раньше не нуждался, теперь – тем более. Ты извинись. Вот здесь прямо, сейчас. Не отходя от кассы. Извинись, чтобы все слышали. Вот иди сейчас к радиоле, сними адаптер, и – на весь зал. У тебя голос громкий, все услышат. Которые твоим сплетням поверили… Ну! Чего стоишь? Или тебя проводить?

Князев видел перед собой красное раздувшееся лицо Жарыгина, беловатую накипь в уголках рта, налитые кровью глаза, слышал чудовищные своей несправедливостью обвинения, и все заслонило желание схватить эту морду в пятерню, сжать, скомкать – и опрокинуть! Но он сдержался.

– Костя, иди спать. Иди по-хорошему…

– Спать? Я тебя сейчас уложу спать. Я тебе такое заделаю…

Левой рукой он сграбастал Князева за рубашку возле горла, рванул к себе, замахнулся сверху стаканом, расплескивая остатки водки, Князев перехватил его руку в запястье, в нем уже клокотало яростное наслаждение удара… Кто-то быстро, грубо втиснулся между ними, он увидел Переверцева, Фишмана, Сонюшкина, ребят из партии Переверцева, из других партий. Миг назад рядом никого не было, откуда они взялись? Жарыгина окружили плотным кольцом, прижали к бокам руки, вся эта группа быстро, почти бегом пересекла зал, распахнулась и хлопнула дверь…

Тяжело дыша, Князев поправил галстук. Внутри все дрожало. Он огляделся, медленно приходя в себя, но взгляд, этот был беглым, несфокусированным, почти машинальным. Впрочем, сейчас и пристальный наблюдатель ничего не заметил бы. А вот минуту назад…

Минуту назад был в зале человек, который украдкой, но заинтересованно следил за их диалогом – Дмитрий Дмитрич Пташнюк. Он даже привстал, как болельщик на трибуне, когда Жарыгин пустил в ход руки. Когда же вмешались посторонние, на лице Дмитрия Дмитрича промелькнула разочарованность, и он отвернулся. Банкет потерял для него интерес, напиваться он предпочитал в очень тесной компании – наедине с бутылкой.

Когда Дмитрию Дмитричу бывало грустно, он потихоньку мурлыкал себе под нос – «спивав», и вспоминалось ему горячее степное солнце, шерстистые стебли подсолнухов, шалашик на краю огорода и певучий мамин голос: «Димко-о, Андрийко-о! Исты-ы!» Вспоминался скрипучий колодезный журавль, белая мазанка под камышовой крышей, высокие огненные мальвы… Где та хата, те мальвы? Где кости того Андрийки, любого братика? В один год братов призвали и в один день, а доля каждому вышла своя. Андрийко пал смертью храбрых в сырых кубанских плавнях, а Дмитрий из-за плоскостопия угодил в обоз, там и провоевал всю войну. Пули и осколки его обходили, но и награды тоже: так с единственной медалькой «За победу над Германией» он в сорок пятом и демобилизовался. Обозная жизнь отучила его от хлебопашества, родное село было вконец разорено, и Дмитрий Дмитрич подался искать счастья-доли в иных краях. Бывшего фронтовика взяли кладовщиком на макаронную фабрику, что голодному послевоенному времени расценивалось как подарок судьбы. Спустя четыре года ему удалось перекочевать на мясокомбинат, потом в ОРС, а там завбазой, прожженный ворюга, подвел его под недостачу, и получил Дмитрий Дмитрич срок.

Из заключения он вышел поумневший и злой. Иметь дело с материальными ценностями у него отбили охоту, надо было прибиваться к чему-то серьезному, выбирать свою линию жизни и идти по ней вперед и выше. Приглядываясь, примеряя себя и свое «неполное среднее» к разным профессиям и должностям, достиг он Восточной Сибири.

Николай Васильевич начальствовал тогда в небольшой разведочной партии, в поселке, через который пролегали пути на Север и обратно, так что недостатка в рабсиле не было. В кадрах Дмитрию Дмитричу так и сказали. А ему уж деваться было некуда, без работы он больше существовать не мог. Пошел он прямо к начальнику партии, стал посреди кабинета, руки за спину и, глядя на чистого, румяного, с ранней лысинкой человека за письменным столом, убедительно сказал: «Возьмите на работу. Не пожалеете».

Николай Васильевич партию принял недавно, чувствовал себя не очень уверенно, конфликтовал, и ему всюду мерещились враги. Но этот черноликий взъерошенный бродяга с голодными глазами, который беспардонно ввалился к нему в кабинет, странным образом заинтересовал его. Не столько с участием, сколько любопытствуя, Николай Васильевич спросил, что он умеет делать. «А все, что надо, – сказал Дмитрий Дмитрич, – Шоферить можу, слесарить, плотничать, стряпать можу, печку сложить, хлеб испекти… Командовать можу…»