после закрытия китайской прачечной закрывается и парикмахерская Чэна. «Здесь становится слишком опасно, – говорит он Наму. – Мы возвращаемся в Гуанчжоу». Я прочитала в газете – на четвертой странице, крошечное упоминание в самом углу – о толпе, которая обыскивала Чайнатаун и линчевала его жителей. Тела протыкают, над ними совершают надругательства, их кастрируют и обезглавливают. Журналист оправдывает это
правом американцев на революцию. 11
Иногда Нельсон заглядывает в магазин в перерывах между уроками. Он говорит мне, что он здесь просто для того, чтобы скоротать время, но по тому, как он напрягается, когда входят белые клиенты, я понимаю, что он находится здесь на случай, если что-нибудь случится. Нельсон выше большинства китайцев в Пирсе, и по его целеустремленному шагу и серьезному носу нетрудно заметить, что его нелегко будет испугать.
Мы задерживаемся между полками, коробка с консервированным черносливом у моих ног все еще ждет сортировки. Нельсон указывает на абрикосы, сливы, персики, спрашивая, как каждый из них называется на моей версии китайского языка. Он выучил всего несколько слов, когда был маленьким. Его родители, которые приехали из того же региона, что и Нам с Ламом, хотели, чтобы он хорошо говорил по-английски.
– Син, – терпеливо говорю я ему. – Лицзы. Тао.
– Тао, – старается он, губы обхватывают звук. От его серьезного выражения я смеюсь.
А Нам, который терпеть не может вести себя строго, как Лам, зовет меня из-за стойки, спрашивая, закончена ли моя работа. Мы с Нельсоном склоняем головы, прижимаем руки ко рту, смеемся еще громче и переходим к лекарствам и травам. Нельсон берет высушенный желтый корень, и я говорю ему, что он называется хуанци.
– Хм, – мычит он, ощупывая его поверхность большим пальцем. – Я даже не знаю, как бы мы назвали его по-английски.
– Возможно, нам не стоит пытаться, – говорю я ему. – Некоторые вещи лучше оставить такими, какими они были задуманы.
Я не рассказываю ему об утрах в саду с бабушкой, которая любила хуанци больше всего.
– У нас с этим корнем одно имя, – говорит Нельсон. – Думаешь, это означает, что меня ждет бессмертная жизнь?
– Думаю, что это означает, что вы оба немного желтые, – говорю я ему. – Это хорошо. – Настала очередь Нельсона смеяться. Нам снова мягко спрашивает, сделана ли моя сегодняшняя работа. В такие дни мы снова становимся легкомысленными детьми. Мы рады этому чувству, потому что оно означает, что худшее, что может с нами случиться, – это ругань Нама. Думаю, реальный мир может немного подождать.
В других случаях Нельсон приносит мне небольшие подарки, хотя никогда их так не называет: например, конфету или кусочек мяса из гастронома.
– Я беспокоюсь, что ты не наедаешься, – искренне говорит он мне, протягивая еду прямо в руки. – Ты слишком худой для мужчины твоего возраста.
В других случаях он долго смотрит на меня, прежде чем сказать:
– Я бы хотел, чтобы у меня был брат. Может, я просто хочу, чтобы у меня был такой брат, как ты.
Я говорю ему, что еще не поздно. Мы можем стать братьями сейчас.
Было легко сочинить историю для Нама и Лама. Все, что им нужно было услышать – это что я буду хорошим работником. Им было все равно, откуда я, или как я туда попала, или кем я была.
Но Нельсон – это не Нам и Лам. Нельсон делает паузы, задает вопросы, ждет, пока все прояснится и завершится. Он задумчив, созерцателен. Он же музыкант. Он родился в Пирсе в семье бывшей скрипачки из странствующей театральной труппы и отца-шахтера. Он обучает игре на скрипке десять учеников, которые никогда не станут скрипачами-виртуозами.
– Меня это устраивает, – говорит он мне. – Дело не в том, насколько они хороши в музыке, а в том, чтобы помочь им создать свою собственную музыку. Даже если она звучит не идеально, мне кажется, что она красива, потому что это они ее играют.
Он отличается от наставника Вана, который верил в распространение искусства только в том случае, если оно было правильным, если оно было сотворено в соответствии с установленными порядками. Нельсон хочет распространять любое искусство, какое только возможно, потому что для него искусством является все.
Он говорит, что я выгляжу слишком серьезно, что я не должна бояться двигаться грудью вперед. Затем он кладет руки мне на плечи и отводит их назад. В его руках я выгибаюсь, как натянутый лук.
– Будь осторожна с ним, – предупреждает Линь Дайюй.
– Не знаю, о чем ты, – отвечаю я ей. Вскоре Нельсон начинает задавать вопросы. Я уже их знаю. Я готова отвечать.
Первый вопрос: откуда ты? Потом: кто ты? Потом: где ты хочешь быть? Рядом с Нельсоном я узнаю, что Джейкоб Ли не может быть просто Джейкобом Ли. Он также должен быть Джейкобом Ли: сыном, гражданином, тем, кто чего-то желает. Он должен быть цельной личностью.
То, что я рассказываю Нельсону, представляет собой слепленную версию лжи и полуправды: я работал в магазине лапши в Сан-Франциско и приехал в Айдахо в поисках работы получше и зарплаты повыше. Я пытаюсь заработать достаточно денег, чтобы вернуться в Китай, чтобы найти своих родителей.
Должно быть, его спокойствие, то, как он смотрит на других пристальным взглядом, позволяет рассказывать ему фрагменты правды так легко. Потому что, даже если я уеду к концу лета, мне нравится знать, что я оставлю те частички себя, которые реальны. По крайней мере, для Нельсона они имеют значение.
Линь Дайюй больше не находит в этом ничего веселого. Она предупреждает, что я становлюсь беспечной и своенравной. Она призывает меня остановиться.
– Я знаю, что ты пытаешься защитить меня, – говорю я ей, – но, возможно, это уже слишком.
Она ощетинивается в ответ. Ничего – я теперь лучше говорю ей «нет».
12
Ясным днем в конце мая Нельсон появляется в магазине с сияющим лицом. Сегодня солнце вышло после недели облаков, и это делает все вокруг более привлекательным.
– Чем ты занимался? – спрашивает он, когда видит мои раскрасневшиеся щеки.
Я говорю ему, что таскала тяжелые ящики в подсобке, и это неправда. Что я делала, так это считала деньги, которые накопила на обратное путешествие в Китай. Почти два года в Айдахо и сто сорок долларов за это время. Еще три месяца до моего путешествия на запад – и я почти достигну своей цели в двести долларов.
Двести на путешествие на Территорию Вашингтон и оплату моего проезда. Будет ли этого достаточно? Должно быть, говорю я себе. Я могла