Был и искушенный в политической игре, ловкий и умный фон Гинце. Недостатка в благоразумных, дальновидных, решительных советниках у императора Вильгельма в те часы не было.
Он слышал мнения не одних только своих главнокомандующих фронтами, но и доводы людей, убежденных в необходимости совершенно иных мер. В противоположность нашему государю он спрашивал мнения и у своей свиты.
Генерал Шуленбург, уезжая из Спа, даже взял обещание от императора, что тот останется во главе войск. Это решение было, видимо, по душе самому Вильгельму II, он чувствовал его необходимость, высказывал это Шуленбургу убежденно и… поступил совершенно иначе через полчаса!
За эти 30–50 минут не произошло ничего особенно нового, что могло бы поколебать его, казалось, уже прочно сложившееся решение. Самозваное правительство продолжало заседать по-прежнему в Берлине и, объявив самовольно об его отречении, продолжало по-прежнему, с еще большим замешательством «руководить» волнениями.
По-прежнему небольшая часть бунтующих войск с угрозами двигалась по разным направлениям, занимая лишь главные мосты на Рейне, оставляя остальные переправы свободными.
Как и у нас, большая часть войск, по позднейшему свидетельству многих германских вождей, оставалась верна воинской присяге и своему императору и вполне способной своим примером и действиями образумить забывших свой долг товарищей.
Правда, как рассказывали очевидцы (насколько это верно – я не знаю) – по распоряжению германской главной квартиры были запрошены о надежности им подчиненных войск не только главные, как у нас, но и самые второстепенные начальники и что ответы получились якобы далеко не утешительные.
Все это, конечно, могло быть, но доносилось лишь издалека. Личное появление монарха среди волнующихся войск или народа могло сразу же изменить настроения до неузнаваемости. Исторические примеры царствования Петра Великого, императора Николая I, так же как и встреча на одной из станций государя Николая Александровича эшелоном запасных войск, следовавших из бунтующего Петрограда на фронт, наглядно подтверждают такую возможность и для Германии, тем более что немцы всегда славились своею дисциплиною и послушанием.
Препятствие, подлежавшее устранению, не делалось, таким образом, непреодолимо. Оно становилось лишь более вызывающим, то есть еще более требующим воздействия, а средства для этого оставались почти прежними.
Что же заставило Вильгельма II, столь кипучего и деятельного в обычное время, без необходимого отпора покинуть свою страну в самые острые дни ее существования?
Ведь война, единственно могущая, как у нас, помешать сведению внутренних счетов, была в Германии почти закончена. Уже начинались переговоры о мире, и только наивные могли думать, что эти переговоры будут более благоприятны для страны без императора, находящейся в брожении, чем сплоченной вокруг него.
Правда, этого отречения от престола требовали побеждавшие. Но законы войны и жизни еще настойчивее указывали ни при каких условиях не подчиняться желаниям противника, а поступать всегда наоборот.
Многие склонны думать, что урок отвратительного недавнего русского прошлого на этот раз возымел свое действие и заставил германского императора удалиться от грозившего ему ареста, хотя бы временно, за границу. Вряд ли подобное предупреждение истории могло сказаться в те часы на выборе такого решения.
Если бы урокам истории, и в частности русским, вообще когда-либо внимали, то всякий настоящий военный должен был знать, что если законному властителю приходится под гнетом измены и неожиданности переживать мучительные колебания, то с неизмеримо большей силой должны были одновременно волноваться самыми трусливыми опасениями и руководители самозваной власти.
Самозванцы никогда не чувствуют под собой прочной почвы и всегда склонны поэтому к преувеличенно грозящей им опасности и к поспешному бегству с занятых ими лишь случайно позиций.
Одного решительного поступка, даже одного, пожалуй, решительного слова, быть может, было бы достаточно, чтобы в пределах Голландии очутился не император Германии, а вожаки, возмущавшие его подданных.
«Tout ce quest haus et audacieux est toujours justifie et meme consacre par le succes», – говорил тонкий психолог кардинал de Retz, подтверждая такую возможность.
Случилось как раз наоборот, и, конечно, не потому, что возвышенная смелость оказалась на стороне восторжествовавшей, – возвышенного никогда не бывает в измене присяги, – а потому, что, как и у нас, верховный правитель страны еще задолго до того был опутан хотя и невидимой, но крепкой сетью вероломства, клеветы и обмана, не дающей в нужную минуту всей необходимой свободы действий.
Вырваться из такой липкой паутины и в спокойном состоянии удается не каждому. Измена знает, что делает: знает и как себя обезопасить, и как себя возвеличить. В конце концов, она борется лишь напоказ – уже с заранее ею связанным противником, чтобы в дни «мировых событий» выставить его в глазах других «ничтожным», «мешающим общему счастью», не способным не только на управление, но даже и на собственную защиту и поэтому «достойным его жалкой участи».
Чем благороднее, неустрашимее, неуступчивее и влиятельнее избранная жертва, тем изощреннее и настойчивее становится и предательство. Оно находит удивительные способы проникать всюду, умеет вызывать недовольство даже у самых довольных и обеспеченных, укоряет всех в недостаточной любви к Родине и запугивает воображаемыми несчастиями наиболее храбрых.
Оно, как злое поветрие, носится еще задолго до событий в мировом воздухе, лукаво внедряется в человеческую мысль и давит на сознание до забвения, казалось бы, самых простых и священных вещей.
[…][17]
Всегда вынужденное, хотя его и называют добровольным, отречение от престола поэтому никогда не предотвращало гражданской войны, а наоборот, только делало ее всегда неизбежной.
Так бывало в других странах, так случилось у нас, так повторилось и в Германии, несмотря на долгое существование у ней «ответственного министерства», столь спасительного в глазах наших тогдашних общественных деятелей.
[…][18]
Малейшая измена даже в их мыслях, как бы она тщательно ни была скрыта от других, играет поэтому не менее важную роль, чем измена в поступках.
Мыслями и даже настроениями двигается как обыкновенная жизнь каждого, так и историческая жизнь народов, и направляется, в соответствии с достоинством их, в сторону добра или зла.
Правда, скажут те, что бывали порою (только не в дни войны!!!) так называемые «удачные» перевороты, успокаивавшие как будто на время жизнь столиц и приносившие даже почести их участникам.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});