Даже в наше странное время, когда все меряется не на качество, а на количественное большинство, он, при всенародном голосовании, несмотря на всю силу обрушившейся на него клеветы, собрал бы за собой подавляющее число голосов.
И несмотря на все это, добились его ухода от власти, добились в дни наибольшего напряжения, переживавшегося Родиной, когда победа над врагом была уже почти совсем обеспечена!!!
Подробности обстоятельств, как и точность всех имен, связанных с давно существовавшими заговорами, вероятно, в большинстве случаев навсегда будут скрыты от нас, но, конечно, не имена и подробности могут вызвать в данном случае удивление.
Заговорщики всегда были и будут, но при нравственно здоровом и вдумчивом высшем общественном слое они государству не опасны.
Изумительна наивность тех надежд и мечтаний, возлагавшихся в тогдашнее время на задуманный переворот, и притом в военное время, и не в какой-либо другой стране, а в России!
Это безумие невольно бросается в глаза и вызывает самые горькие предположения о зрелости политической мысли моих современников.
Было ли такое желание у них хоть отчасти справедливым, основанным на неотложной необходимости замены «слабой» власти государя, управлением других людей, «имена коих говорили сами за себя»?
Был ли так не прав государь, «упорствуя» в назначении ответственного министерства, которое «должно было спасти и династию, и победу», и глубоко сомневаясь в способностях тех «общественных деятелей, которым верила «вся» страна»?
В невыразимых, уже который год не прекращающихся страданиях Родины теперь на это слышится ясный и суровый ответ: власть была вырвана при малодушном содействии некоторых генералов именно этими, совершенно ничтожными людьми, не имевшими никакого понятия ни об управлении, ни о самой стране, которой они так стремились управлять.
А ответственное министерство само по себе не спасло даже в демократически настроенной Германии ни династию, ни победу.
Многие поэтому, даже те, кто ранее так неудержно радовался перевороту, продолжают все еще упрекать государя за его слишком быструю уступчивость, проявленную им в дни Пскова.
Они говорят, что другой человек, более предусмотрительный, с другими, более властными и жесткими чертами характера, «конечно, поступил бы для блага Родины по-иному и прежде всего обратился бы за помощью к своим верным войскам».
Сознаюсь, что подобный же упрек, и очень сильный, обращали к государю внутри себя и мы, его тогдашняя ближайшая свита. Но я лично даже в те полные отчаяния дни все же смутно сознавал, что наши упреки были не вполне справедливы.
Решимости у государя и тогда было достаточно. С его постоянным чувством единоличной ответственности ему, конечно, требовалось намного больше силы воли, чтобы отречься от власти, заповеданной ему всем народом, чем противодействовать настояниям лишь немногих.
Не было и особой поспешности. Всю ночь накануне и все утро несчастного для России дня государь обдумывал, по обычаю, лишь в самом себе создавшееся вокруг него положение.
Я никогда не видел его настолько бледным и осунувшимся, как в то утро, хотя на поверхностный взгляд он казался совершенно спокойным.
Больше всего повлияли на решение государя неожиданные и единогласные заявления главнокомандующих фронтами, что только отречением возможно сохранить армию от развала и спасти Родину.
«Раз и войска того же хотят, – сказал он графу Фредериксу, – то я не хочу быть им помехой».
Почти совершенно в такое же положение был поставлен через полтора года и император Вильгельм II.
Когда читаешь воспоминания очевидцев о начале германской революции, невольно поражаешься изумительным сходством обстоятельств ухода от власти германского императора с отречением моего государя. Вся обстановка и даже картина дня, в том числе и завтрак 9 ноября 1918 года в Спа, это точные, до полного совпадения оттенков, копии с наших настроений 2 марта в Пскове, а затем и в Ставке.
А между тем какая глубокая разница как в натурах и мировоззрениях обоих императоров, так и в характере лиц, их в то время окружавших.
Все это меня убеждает, насколько личность человека, стоящего в центре событий, на которого обрушиваются измена и всеобщее замешательство там, где он их меньше всего ожидает, не играет обыкновенно никакой роли в выборе способа решения, как бы властен, решителен, умен, находчив и дальновиден этот человек ни был.
Всемирная история бесчисленными примерами подтверждает этот горький вывод, редко давая исключения.
Как у нас, так и в Германии необходимость отречения вызывалась, по словам лиц, якобы преданных Гогенцоллернам, необходимостью спасения династии и избежания братоубийственной войны.
Династию, как у нас, и там хотели спасать, отделяя от нее ее законного, преданного интересам страны главу, и могли еще думать, что от подобного обезглавливания эта династия оживет, а с устранением привычной, законной власти порядок быстрее восстановится.
Невменяемость людей в дни всеобщих волнений, конечно, не имеет пределов, но все же невольно изумляешься, что подобные бессмысленные требования не только провозглашались явными изменниками, но их повторяли и люди, обыкновенно с презрением к измене относившиеся, и притом всего через какой-нибудь короткий год после наглядного русского опыта.
Наш добрый, забывавший себя всегда для других, великодушный государь имел нравственное право ошибаться и, не имея близкого горького опыта, мог поверить искренности доводов лиц, вольно или невольно стремившихся помочь заговорщикам, – у императора Вильгельма и его советников подобного права уже не было.
Погибающая в судорогах на их глазах Россия ясно показывала, к чему такое легкое подчинение ведет.
И тем не менее те же самые слова главных деятелей русской революции буквально повторяются с тем же убеждением и рассудительными немцами и достигают у них такого же успеха, как и у нас.
Как и у нас, император Вильгельм II чувствовал себя в тот ноябрьский день «одиноким» и «всеми покинутым».
Это свидетельство, в полное противоречие логике, записал его собственный сын, находившийся в то время около него. Но в действительности германский император не был предоставлен, как наш дорогой государь, по воле судьбы, и особенностям своего характера, лишь одним своим собственным мучительным сомнениям.
Вместо благородного, но уже давно плохо разбиравшегося в политической обстановке, глубокого старца графа Фредерикса у Вильгельма II находился не только кронпринц, но были и генерал граф Шуленбург, фон Маршаль, фон Плессен, горячо и настойчиво советовавшие, не отрекаясь хотя бы от Прусского королевства, идти во главе верных войск на взбунтовавшийся Берлин.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});