бежал по поселку, а потом свернул в лесную чащу и шел, не запоминая дороги, пока не устал. Было уже темно, глаз не различал ни тропинок, ни деревьев, отстоящих далее чем на несколько шагов, и Сема решил, что пора остановиться и развести костер, пока не пришла ночь. Опять-таки из книг он знал, что по лесу ночью не ходят. Это время, когда хищники выходят на охоту. И защитить себя человек может только огнем, которого дикие звери боятся.
Убегая из дома, Сема взял с собой спички, фонарик, соль и горбушку черного хлеба. Сложил все это в холщовую сумку на длинном ремне, закинул ее за спину, чтобы она не мешала при ходьбе. Но сумка била его по ногам, и с этим ничего нельзя было поделать. Когда он пробовал перемещать сумку на живот, то часто спотыкался о нее и даже падал. Укоротить ремень Сема не мог, потому что забыл взять с собой нож. Это было досадное упущение, которого не совершил бы опытный путешественник. Сема знал это и старался не думать о своем промахе, утешая себя любимой маминой присказкой, что «и на старуху бывает проруха». Главное, что он не забыл коробок со спичками, без которых не смог бы развести костер. А без огня в лесу можно было пропасть в первую же ночь. Компенсируя оплошность с ножом, Сема хвалил себя за предусмотрительность каждый раз, когда вспоминал об этом.
Валежника вокруг было много, он быстро набрал целую гору и без труда поджег сухие ветки. Огонь пылал ярко и шумно, бросая в небо горстями искры и звучно потрескивая. Сема нашел крепкий прут, нанизал на него горбушку и поджарил ее на костре. Перед тем, как съесть, круто посолил ее. Было очень вкусно. Он съел хлеб и долго еще смотрел на огонь, завороженный его мощью и красотой. А потом сам не заметил, как заснул.
Когда Сема проснулся на рассвете, костер уже давно догорел, и даже угли не тлели. Мальчик озяб за ночь. Он снова набрал веток и поджег их. Огонь опять весело запылал и затрещал. Вернулось и хорошее настроение. Чтобы излить переполнявшую его душу радость, Сема запрокинул голову и издал долгий протяжный волчий вой. Он не знал, как по-другому выразить свои чувства.
Его услышали. Сразу смолкло щебетание напуганных лесных птиц. Зато раздался ответный вой. И он был намного громче и страшнее того, который издавал мальчик. Ему отвечал настоящий и, по всей видимости, матерый волк. И, судя по тону, он был недоволен, что на его территории объявился чужак. Когда раздалось новое завывание, оно было намного ближе первого. Волк явно приближался.
Сема сначала ничего не понял и даже обрадовался, что его приняли за своего настоящие дикие волки. Но потом он испугался, сообразив, что волки — хищники, которые питаются мясом. И им все равно, кого есть — зайца, лося, гномов, хоббита или человека. А потому волков-варгов боялся даже Гэндальф, могучий волшебник. И когда те напали на него и его спутников, то они спасались, забравшись на дерево. Сема читал об этом в своей любимой книге. Вспомнив это и напрочь забыв о том, что все звери боятся огня, он бросился к дереву, стоявшему к нему ближе остальных.
Сема часто и с легкостью взбирался на дуб в Куличках. Он думал, что ему будет так же легко взобраться и на это дерево. Но это оказалось не так. Кора дерева была влажной от утренней росы, ноги и руки скользили по ней, не давая ухватиться как следует. А нижние ветки были слишком гибкими и тонкими, чтобы на них можно было залезть, не опасаясь, что они сломаются под его тяжестью. Сема сделал несколько попыток, но каждый раз срывался и падал, больно ударяясь о землю. Он перебежал к другому дереву, но там нижние ветки росли очень высоко, и оказались для него недоступны.
А волчий вой, злобный и угрожающий, раздался снова, и уже так близко, что Семе почудилось, будто он слышит треск кустарника, через который пробирается хищник. Мальчик едва не оцепенел от ужаса, но мысль, что волк сожрет его, и он никогда уже не увидит маму, подстегнула его, как плеть. И Сема бросился к следующему дереву, плача от страха и уже почти не надеясь на спасение…
Глава 38. Месть свершилась
Бабка Матрена вернулась домой мрачнее грозовой тучи. Она вошла в комнату, где ничего не подозревающая Ирина лежала, одетая, на кровати и покуривала сигарету, вспоминая во всех подробностях события минувшей ночи. Чувственная улыбка кривила тонкие губы молодой женщины, а дракончик на шее дрожал от похотливого возбуждения. Не сказав ни слова, старуха взяла стакан с водой, стоявший на столе, и выплеснула его на дымящую сигарету. Ирина взвизгнула и подскочила с кровати.
— Ты что творишь, бабка?! — закричала она. — С ума сошла?
Но бабка Матрена на этом не успокоилась.
— В моем доме не курят, — рявкнула она так, что задрожали стекла в окне. — Собирай свои вещи и убирайся прочь!
— За что такая немилость? — зло спросила Ирина. — Или ум за разум зашел, что на людей бросаешься, как цепной пес?
— Зато напраслины не возвожу, — сурово произнесла старуха. — Ты зачем мне солгала, что всю ночь провела с отцом Климентом в молитвах?
Ирина начала понимать, что стало причиной гнева бабки Матрены. И она рассмеялась, вспомнив свою утреннюю проделку. Ирине она и до их пор казалась забавной.
— Подумаешь, пошутила, — весело сказала она. — Что, в этом доме и шутить нельзя а не только курить?
— Может быть, у вас, в городе, это и считается шуткой, а у нас в Куличках за такое…, — бабка Матрена не договорила, чтобы не искушать себя. Ей очень хотелось стереть наглую ухмылку с лица молодой женщины, проведя по нему своей могучей дланью, но она не желала ронять своего достоинства. После этого могло начаться царапание, пихание, пощёчины, удушение и прочее, что в Куличках называлось бабьей дракой и испокон века осуждалось. И старуха, с шумом выдохнув воздух, от чего заколыхались занавески на окнах, произнесла: — Уходи, деваха, не доводи, до греха. Христом богом тебя прошу!
По ее тону Ирина поняла, что старуха едва сдерживает свою ярость. И испугалась. Бабка Матрена выглядела настоящим богатырем, пусть и в юбке. И шансов противостоять ей у Ирины не было ни единого. Она могла уйти добром, или ее выкинули бы за порог, взяв, как нашкодившего котенка, за шкирку. Результат был бы тот же,