Но Кругман полагает, что в 1980-х годах попытка неоконсерваторов провести дерегулирование привела к восстановлению дикого капитализма дорузвельтовского периода. И для него возврат к политике, проводившейся до Великой депрессии, стал объяснением депрессивного состояния экономики, что позволило ему понять ситуацию в Японии в 1990-х и в США в начале 2000-х.
Тому, кто способен увидеть связь между поверхностным дерегулированием, проведенным в Америке в 1980-х годах, и японской болезнью 1990-х или текущим спадом в Америке, не стоит утруждать себя чтением этой книги. Японцы обратились к капитализму после войны. Но японский капитализм никогда не был похож на дикий капитализм, созданный воображением Кругмана. Главная функция - распоряжение капиталом - никогда не осуществлялась вольными капиталистами. Основные решения о капиталовложениях принимали банковские объединения, союзы крупных корпораций и правительство.
И даже в США реформы рейгановского периода не могли повлиять на природу капитализма конца XX в. Не была потревожена ни единая ниточка в огромной государственной сети социального страхования. Государственные расходы выросли по всем измерениям - как процент личного дохода, в номинальных и в реальных долларах. Движение в сторону массового потребительского капитализма ускорилось. Если в 1989 г. акциями владели только 23% семей, то к концу столетия ровно половина американских семей являлась псевдокапиталистами. Из них почти половина держала большую часть семейного состояния в акциях публичных компаний.
Америка стала страной акционеров, и каждый из них был озабочен курсом акций так же, как японцы десятью годами ранее. Риск стал коллективным, так что вряд ли хоть кто-то чувствовал себя защищенным от спада.
Экономисты всех толков умудрились не заметить, что к концу XX столетия государство стало партнером управляемой, сторонящейся риска капиталистической системы. На протяжении этого столетня правительства всех развитых стран увеличивали свою долю в ВВП. Если в 1900 г. государственные расходы в США составляли 8,2% ВВП, то к концу столетия - уже около 30%. Налоги выросли пропорционально. В начале XX столетия в США еще не было федерального подоходного налога. Он появился только через десять лет. Но в начале федеральным подоходным налогом облагались только богатые граждане. Консервативные политики выступали против этого налога, предупреждая, что со временем он может вырасти до 10%. Но это опасение казалось настолько нелепым, что, несмотря на их возражения, соответствующая поправка к конституции была принята. К концу столетия в США средняя ставка федерального подоходного налога достигла 13,2%, а максимальная - 39,6% (данные за 2001 г.). Поскольку одновременно увеличивались всевозможные налоги, для среднего американца совокупное налоговое бремя было намного выше - от 30 до 40%. Если взять все страны, входящие в ОЭСР, в 2000 г. максимальная ставка личного подоходного налога составляла в среднем 47%, а налога на доходы корпораций - 34%.
Это дает политикам и руководителям центральных банков дополнительный стимул заботиться об экономике и рынках. Не только избиратели требуют от государства «сделать что-нибудь» для дальнейшего процветания, но и доходы государственного бюджета напрямую зависят от состояния экономики. Для граждан государство перестало быть второстепенными издержками, став важной статьей расходов. Более того, в настоящее время это крупнейшая статья расходов. И для экономики в целом государство перестало быть мелким паразитом, нет, теперь это самый крупный кровосос.
Экономисты из рейгановской администрации понимали, что жизнь паразитов зависит от здоровья хозяина. Чем сильнее экономика хозяина, рассуждали они, тем больше вырастет паразит. Гениальность идеи сторонника экономики предложения Артура Лафера, который, по слухам, нарисовал свою знаменитую кривую на ресторанной салфетке, заключалась в том, что, понизив предельные ставки налога, можно увеличить доходы государства. В первый срок своего президентства Рейган использовал эту идею и снизил предельную ставку налога с 70 до 50%. Результат был таким же, как за 20 лет до того, когда сокращение налогов провел Кеннеди, - государственные доходы выросли, а экономическая активность оживилась.
Короче говоря, демократическое государство перестало быть зрителем и даже беспристрастным рефери. Оно превратилось в крупнейшего участника якобы свободной экономики западного мира. Оно стало крупнейшим транжиром в потребительской экономике. Оно же является крупнейшим заемщиком. Оно контролирует денежное обращение и кредит. Оно превратилось в сторожевого пса рынков капитала; никто больше не наблюдает за этим рынком так пристально и одновременно не получает от него столь значительной выгоды. Что же удивительного, что Джордж Буш-мл. поспешил «сделать что-нибудь» для защиты своих доходов?
7 Трудная математика демографии
Демография - это судьба.
Огюст Конт
Экономистов классической школы - Смита, Рикардо, Мальтуса, Милля, Маршалла и других - живо интересовала роль молодых и стариков в создании богатства. Поскольку их время характеризовалось высокими уровнями рождаемости и роста населения, было важно определить, каким образом демографический рост изменяет уровни заработной платы, сбережений и объема производства; каким классам это на пользу, и можно ли в долгосрочной перспективе считать высокую численность населения благом.
Спустя два столетия Питер Петерсон в книге «Сумерки» (Gray Dawn)предупреждает, что для нас стал актуален иной вопрос: что происходит с богатством народов, когда население стареет и сокращается? В этой главе мы рассмотрим последствия демографического сдвига, и не потому, что это единственная важная тенденция, а потому, что ею склонны пренебрегать.
Большие демографические сдвиги
Историк Джек Эндрю Голдстоун в своей книге «Революция и бунт в начале современного мира» (Revolution and Rebellion in the Early
Modern World)доказывает, что великие европейские революции Английская и Французская имеют нечто общее с великими азиатскими бунтами, которые разрушили Оттоманскую империю и отстранили от власти правящие династии Японии и Китая. Все эти кризисы возникали, когда политические, экономические и социальные институты сталкивались с одновременным давлением роста населения и сокращением доступных ресурсов.
В начале 1700-х годов по всей Европе начала снижаться смертность от эпидемических болезнен и голода, тогда как уровень рождаемости остался прежним, что привело к росту численности населения. Значительное превышение рождаемости над смертностью на протяжении значительной части начала Нового времени породило демографический бум. Демограф Майкл Андерсон пишет, что в 1750-1850 гг., за 100 лет, население Европы удвоилось. «Эпоха демократических революций» в конце 1700-х, включая Французскую, совпала с повышением доли молодежи в населении.
Большое, молодое и буйное сельское население было главным фактором социальной напряженности во Франции накануне и во время революции. В течение XVIII в. население Франции выросло на 8-10 млн человек, тогда как за предыдущие 100 лет оно увеличилось всего на 1 млн. Примерно в 1772 г. аббат Твери начал первую основательную перепись населения Франции. По его данным, численность населения составляла 26 млн человек.
Считается, что к 1789 г., в канун революции, численность подданных Людовика XVI достигла 30 млн человек более 20% всего населения Европы, не считая России. Согласно исследованию, опубликованному Университетом Джорджа Мэйсона, эти числа должны были сыграть свою роль. Есть основания предположить, что они изменили политическую и экономическую ситуацию во Франции. И, можем мы добавить, стоили Людовику трона и головы.
Точно так же население России удвоилось в период с 1850 г. до начала Первой мировой войны. С 1855 по 1913 г. население Российской империи выросло с 73 млн до примерно 168 млн человек110. Существовавший порядок не смог обеспечить пищей и кровом такое множество людей. В сельской местности главной проблемой была нехватка земли. Быстрый рост населения привел к тому, что средний размер земельного надела уменьшился примерно с 5 га в 1861 г. до менее 3 га в 1900 г.
На Западе избыток сельского населения поглотила промышленность, но Россия смогла разместить на заводах и фабриках лишь 1/3 прироста населения. Нарастало понимание, что, если ничего не делать, деревня взорвется. У крестьян было простое решение проблемы - конфисковать все дворянские земли.
В статье, представленной на Европейской демографической конференции 2001 г., русский историк Лев Протасов выдвинул предположение, что в период, предшествовавший русской революции, демографические факторы сыграли важную роль в подогревании массового недовольства. Любопытно, что поразительно большое число радикалов, спровоцировавших наступление революции, родилось в 1880 г. «Поколение 1880-х, - говорит Протасов, - выдвинуло почти 60% радикалов и доминировало в левых фракциях: 62% социалистов-революционеров, 58% большевиков, 63% «народных» социалистов и А7% меньшевиков. Появление значительного числа молодых радикалов в начале XX в. было замечено историками».