«Америка, в которой я вырос, Америка 1950-1960-х гг., продолжает он, - была страной среднего класса… Да, разумеется, были еще и богачи, - признает он, - но [слава Богу] их было немного. Казалось, что в далеком прошлом остались дни, когда плутократы представляли собой силу, с которой американскому обществу приходилось считаться».
Статья Кругмана была опубликована в газете New York Times, так что он обращался к благодарной аудитории. Статья наполнена завистью и опасениями, что богатые могут вернуться. Жалованье 100 генеральных директоров крупнейших компаний выросло с 1,3 млн долл. в 1970 г. (в долларах 1998 г.) до 37,5 млн долл. в 2000 г. Этих сверхбогатых американцев не хватит, чтобы заполнить вакансии отдела зонирования в среднем городе, но Кругмана это приводит в такое негодование, что он упускает самое важное: триумф американского свободно-рыночного капитализма, который славят консерваторы и оплакивает Кругман, был чистой бутафорией. К концу XX в. настоящие капиталисты почти исчезли с лица земли. Капитализм- это ругательство, изобретенное Марксом для обозначения системы, в которой богатые владеют средствами производства и эксплуатируют массы. Описанная Марксом система никогда в действительности не существовала в том виде, как он ее вообразил, хотя случайный наблюдатель со стружкой на плечах мог иметь соблазн видеть его именно в таком свете.
Экономическая теория Маркса была не менее фантастична, чем его философия истории. Но, по крайней мерс, одно из его предсказаний сбылось, хотя и не совсем так, как он представлял себе. Когда шампанское было выпито и наступило новое тысячелетие, марксистское видение сбылось по меньшей мере с той же полнотой, что и видение Смита и Тюрго - средства производства принадлежали сотрудникам предприятий. (Занятно, что в 2002 г. экономически самой свободной территорией мира был Гонконг, город, находящийся иод прямым контролем все еще коммунистического Китая. А самой быстрорастущей, а во многих отношениях и самой свободной экономикой мира был сам Китай.)
Коллективизированные риски
И в Америке, и в Японии свободный, в духе laissez faire, капитализм XIX столетия уступил место координации и коллективизму капитализма XX столетия, для которого характерно обширное участие государства и народных масс, не способных отличить бухгалтерский баланс от ночного горшка. Очень богатые руководители компаний, которые так раздражают Кругмана, - это всего лишь наемные служащие, а не настоящие капиталисты. Фантастические размеры их жалованья свидетельствуют не о победе, а о поражении неукротимого капитализма. Настоящие капиталисты никогда бы не допустили, чтобы эти огромные суммы доставались наемным управляющим.
Если сегодня и существуют еще настоящие капиталисты, они, должно быть, спят. Потому что они позволили своим управляющим практически украсть их бизнес и обрушить инвестиции. За 1990-е годы задолженность корпораций выросла па 382% - на 30% больше, чем ВВП. И эти заемные деньги не были использованы па совершенствование производства, что могло бы повысить доход капиталистов. Значительная часть этих денег была растрачена па слияния, поглощения и скупку собственных акций. Эти маневры были затеяны не для обогащения действительных капиталистов, а всего лишь для вздувания курса акций, что должно было произвести впечатление на новый класс граждан-акционеров, на люмпенинвесторов.
И точно так же, какой же капиталист допустил бы столь щедрые опционы на акции, которые раздавались служащим в апогее бума, как индюшки в День благодарения?
Современные корпорации принадлежат мелким акционерам, а не крупным, зачастую через совместное владение пенсионными фондами, взаимными инвестиционными фондами и т.п. У мелких собственников нет ни вкуса, ни силы, ни стимулов, чтобы противостоять непомерным аппетитам руководящей верхушки корпораций. В конце 1990-х даже топ-менеджеры компаний с быстро сокращающимися доходами, стоящих перед лицом неизбежного банкротства, оплачивались, как звезды американского футбола. Возможно, они наделены необычными талантами, а может, и нет. Но сам тот факт, что им платят так много и что их лица появляются на обложках журналов, заставляет трепетать мелких акционеров и производит впечатление на аналитиков. Огромпая толпа инвесторов хватает акции этих прославленных менеджеров, даже не раздумывая и не пытаясь серьезно исследовать положение компаний.
Теперь покупатели акций действуют, как избиратели.
Массовый капитализм породил массовые иллюзии - и новую акционерную арифметику. Для Уоррена Баффета был бы смысл возражать против опционов на акции и бдительно ограничивать жалованье высших менеджеров: значительная часть денег, истраченных на чрезмерно щедрое вознаграждение служащих, могла бы достаться этому крупному акционеру. Но мелкому акционеру бдительность и участие могут принести каких-то два-три цента. Стоят ли они дополнительных хлопот?
Сделка века
Кругман считает, что после Великой депрессии 1930-х годов была заключена принципиально важная сделка. Капитализм останется основой экономики Запада, но во избежание будущих катастроф он смирится с контролем со стороны государства. В известном смысле, так оно и было. После того, как администрация Рузвельта разобралась с американским капитализмом, он стал иным. Но это было всего лишь проявлением общего движения в сторону массового капитализма, управляемого государством исходя из собственных целей. Акционерная собственность становилась все более распыленной. К концу века в Америке численности акционеров было достаточно для того, чтобы выбрать президента. Если в начале XX в. акциями владели лишь 5% семей, то к его концу - уже 56%.
Подобно любой другой большой группе людей, лишенных доступа к фактам или прямому участию в бизнесе, акционеры теперь подвержены вспышкам эмоций не хуже, чем избиратели или толпа линчевателей. Располагая только абстрактным знанием бизнеса, они представляют собой удобный объект для манипулирования через финансовую прессу и склонны поддаваться любым абсурдным поветриям.
Первое движение массового капитализма возникло в Америке в 1920-х годах. В 1900 г. владение акциями было редким делом. Тогда на всю страну было всего 4000 фондовых брокеров. За следующие 30 лет число лиц этой профессии увеличилось более чем на 500%. Акции стали настолько популярными, что даже у мальчишек-чистильщиков обуви было свое мнение о них. Индекс Dowскакнул с отметки 120 пунктов в самом начале 1925 г. до пикового 381 пункта в 1929 г.
После того, как пузырь лопнул, Америка испытала первый припадок массовой депрессии. В отличие от прежних спадов, которые болезненно затрагивали преимущественно богатых капиталистов, в этот раз пострадал весь народ. Каждый четвертый потерял работу. За 1931 и 1932 гг. объявили о неплатежеспособности более 5000 банков. На фондовом рынке хозяйничали «медведи», и только в 1954 г. индекс Dowвернулся к максимальному уровню 1929 г.
Тогда впервые в истории избиратели потребовали от правительства «сделать что-нибудь». Администрация Рузвельта выполнила требование. Следуя последней моде на макроэкономику, она выдвинула программу денежного и фискального стимулирования. Никогда прежде правительство не предпринимало такого энергичного вмешательства в экономику. И никогда прежде экономика не демонстрировала такой невосприимчивости. Вместо того, чтобы быстро выздороветь, как это было после паники 1873 г. или спада 1907 г., страна увязла в болоте рецессии, банкротств и вялого роста. И она не могла выкарабкаться из него целое десятилетие. И тогда потребовалась самая большая война в мировой истории, чтобы вызволить бедолагу.
«Слишком мало и слишком поздно», - таков был вердикт ведущих экономистов. Правительство сделало попытку в верном направлении, но недостаточно быстро и сильно.
Нация акционеров: к добру… или к худу
Согласно другому, немодному истолкованию, именно усилия государства вытащить экономику из болота усугубили ситуацию, поскольку мучительная перестройка затянулась на долгие годы и стоила больших издержек.
В любом случае для капитализма это была Новая эпоха. Потому что теперь государство, зачастую действовавшее через бюрократов из Федерального резерва, взяло на себя труд по сглаживанию острых краев капитализма. Оно создало систему социального страхования, которая помогала людям, потерявшим работу; оно проводило фискальную и кредитно-денежную политику с таким расчетом, чтобы сгладить болезненность циклического спада. С тех пор бюджетный дефицит превратился в инструмент экономической политики и перестал быть лишь удобным паллиативом трусливых политиков, которые боятся повышать налоги для финансирования своих программ. С тех нор уже не рынок определял величину процентных ставок но соотношению между предложением сбережений и спросом на них. Вместо этого величину процента, по крайней мере краткосрочного, устанавливает центральный банк - на благо народного хозяйства.