– Давайте прямо здесь, барон, – предложил Эжен. – Пусть безродный видит.
Фрейлина тонко пискнула. Педивер покачал головой:
– Нет. Проводи леди в покои. Будь ласков, – добавил с глумливым смешком.
Хрыч хохотнул:
– Сперва вымой даму, а то потом пованивает.
Педивер подтолкнул фрейлину:
– Пора.
Девушка оглянулась на истерзанного рыцаря, всхлипнула:
– Отвяжите его.
– Сперва ваша часть уговора, – отрубил барон.
Эжен со смехом поволок фрейлину. Инконню смотрел вслед обреченной фигурке, в память врезалось бледное личико, искаженное рабской покорностью и затаенным страхом.
Подвал опустел. Хрыч погасил факелы, темноту разбавлял лишь багровый отсвет углей в жаровне.
Инконню висел в цепях, грязная тряпка во рту душила. Сознание раздирали картинки покорной Хелии и буйствующего Эжена. Рыцарь глухо выл, разбивая затылок о стену.
«Как же так? Она такая невинная, хрупкая! Нет! Проклятье, не-е-ет!!!»
Глава одиннадцатая
Инконню вынырнул из забытья: в глазах темно, слышны слабые крики, топот. Камень сочился холодом.
«Рассвет», – подумал вяло. Рыцарь был твердо уверен, что солнце встало.
Запястья мучительно ныли, ожоги напоминали о себе резкими всплесками боли, ребра стонали при каждом вздохе.
«Бедная Хелия!»
Мысль разрезала мозг раскаленным ножом, отчего он на миг ослеп и оглох.
«Почему мир так жесток? Ну, ничего, главное – ее отпустят, да-да, непременно отпустят, отпустят, конечно, отпустят, а время залечит раны».
Стукнула дверь, глухо затопали, затем в подвал ворвался грубый смех. Хрыч зажег факелы, и Инконню, сморгнув слезы, увидел фрейлину, которую вели барон и Эжен.
Красота ее лица исчезла, появилась смертельная бледность, под глазами залегли черные круги, глаза потухли. Казалось, что это восковая кукла, пустая оболочка, ужасная в сходстве с прежней Хелией.
Эжен сиял, улыбался, ладонью потирал промежность.
Инконню глухо зарыдал.
– Хрыч, освободи мальчика, видишь, он плачет, – хохотнул Педивер.
Инконню неотрывно смотрел на бледную Хелию, безуспешно пытаясь поймать ее взгляд.
«Твари! Что они сделали? Неужели Господь допустил?!»
Хрыч поддержал под локоть освобожденного рыцаря, Инконню едва не падал от слабости.
– Условие выполнено, – сказал барон довольно. – Я вас отпускаю. В конце концов колдуны не властны в моих владениях. Хрыч, срежь у него прядь волос.
Палач деловито исполнил поручение.
– Наверху получите обратно свое снаряжение, – сказал барон глумливо.
«Ничего, время лечит, – убеждал себя рыцарь. – Я найду время отомстить. Да! Помогу Сноудону и отомщу! Всем, даже баронессе. Что за забота – запрещать убивать, но равнодушно взирать на пытки?»
Затылок прошила злая боль, рыцарь вскрикнул от жестокого удара, упал. Раздался глумливый смех, а затем женский вопль, полный отчаяния. Хлесткая пощечина успокоила Хелию, а ребра рыцаря затрещали от пинков.
– Переверните его на спину, хочу посмотреть на лицо дурака! – задыхался барон от смеха.
– Барон, эта шутка – лучшая! – сказал Эжен льстиво.
Инконню страшно закричал, вцепился в сапог Эжена. Хрыч мигом оказался рядом, хребет рыцаря под его кулаком опасно хрустнул. Эжен пнул юношу в бок, смачно харкнул на красный затылок.
Палач насмешливо поглядел на окровавленный локон юноши, зажатый в кулаке, и под одобрительные смешки барона и Эжена швырнул его в жаровню, с деланым удовольствием втянул ноздрями запах паленого волоса.
Рыцаря снова приковали к стене. Он тупо созерцал мрачный подвал, оскаленные хари. В лицо плескали водой, Инконню с вялым удивлением отмечал ее неосязаемость, каленые пруты казались холодными, а страшные удары по телу слегка потряхивали.
– Хватит! – сказал барон огорченно. – Зовите Тарквина, пусть чучело хоть что-то чувствует, а то неинтересно.
Мучители с недовольным ворчанием отступили. Эжен взвалил Хелию на плечо, шутливо погрозил рыцарю пальцем. Педивер приблизился, шепнул на ухо:
– Отдыхай, дурачок. Завтра последний день веселья, – ладонью потрепал его по щеке и не спеша покинул подвал.
Через бездны времени пришел лекарь, обмыл прикованного к стене рыцаря, наладил необходимые повязки, сделал из куска серой ткани подобие тоги, затем поспешно собрал инструменты.
– Помогите, – прохрипел Инконню умоляюще.
Лекарь вздрогнул, шмыгнул к выходу.
– Уже помог, – буркнул он, пряча стыд.
Рыцарь забылся тяжелым сном.
Разбудили грубый шорох и лязг. Хрыч рьяно мешал в жаровне угли. Багровый свет бросал на лицо палача жуткий отблеск, на зубах будто блестела кровавая слюна.
– Очнулся, гхолубчик, – сказал он весело. – Вижу, лехарь постарался, позабавимся на славу. Жаль – последний день.
Инконню отвел взгляд: он чувствовал себя почти здоровым, раны мерно пульсировали, если не двигаться, то не болят.
– Какой ты чистый, нарядный, прям римлянин, – продолжал Хрыч. – Ха-ха, штуку придумал: намажем тряпки маслом и подожгхем! Тока пламя надо вовремя сбивать, чтоб не помер раньше срока! Ладно, ты побудь тут один. Наверху еще темень, барон не скоро изволит встать. – С этими словами он вышел.
Слуха коснулся негромкий стук, рыцарь поднял глаза и вскрикнул от удивления: из жаровни, вытолкнув на пол пару бело-красных углей, выползала золотая змейка с блестящими, будто росинки в утренних лучах, глазками.
Рыцарь напряженно сглотнул, кровь зашумела в голове. Змейка, упав на пол, ловко поползла к прикованному, оставляя на камнях темный след. Инконню вздрогнул и вжался в стену.
«Какую еще пытку придумал барон?!» – мелькнула испуганная мысль.
Змейка заползла по его ноге на звено ножных кандалов.
Чешуйчатое тельце побелело, пахнуло жаром, звено медленно наливалось краской, звонко плюхались капли талого железа. Инконню подавил желание закричать – звено ощерилось разломом, медленно темнела окалина. Нога была освобождена.
Гадина упала на пол, раскаленное тельце вновь засияло золотом, но более тусклым, она поползла по второй ноге. Цепь на этот раз плавилась мучительно долго, и Инконню уже топал нетерпеливо, как застоявшийся конь, бросая на проем в стене испуганные взгляды.
Еще больше потускнев после плавки второго звена, змейка поползла по телу рыцаря вверх.
Вот уже и рука свободно повисла вдоль тела. От касания краем цепи ткань тоги потемнела, пахнуло паленым.
Змейка упала, чешуя стала светло-серой. Инконню перестал дышать, ужас неудачи отравил сознание. Присел, положил бледно-желтое тельце на ладонь. Терпеливо ждал, взглядом умоляя негаданную спасительницу поторопиться.
Змейка стрельнула язычком, пошевелилась. Инконню сжал чешуйчатый шнурок пальцами, шипя от жара, бросил на толстое звено. Гадина свернулась на металлическом кольце, безвольно свесив хвостик.
Холодея от страха, рыцарь схватил змейку, морщась от боли, положил на кандальный обруч. Чешуя надсадно полыхнула, змейка погрузилась в металл. Инконню закусил кулак. Послышалось шипение плавленого железа и горящей кожи.
Обруч сухо кракнул, извилистая трещина обнажила воспаленное запястье. Змейка померкла, чешуя облетела черными хлопьями, и рыцарь запоздало поблагодарил волшебного спасителя.
Пальцами неловко ухватив за край трещины, со скрипом начал разгибать теплый наручник. От стука двери сердце остановилось, Инконню прошиб ледяной пот, звуки шагов вонзились в уши длинными гвоздями.
– Заждался? – прогнусавил Хрыч, ладони сложил лодочкой, грея дыханием. – Уж извини. Сейчас я…
Палач расширил глаза, рукой замедленно потянулся к ножу на поясе. Инконню с криком рванулся, заполняя запястьем разлом обруча, и металл со скрипом пошел в стороны. Вспышка боли на миг ослепила, на пол шлепнулся клок кожи.
Хрыч, содрогнувшись от удара, рухнул на пол. Рыцарь ударом кулака сломал ему нос. Палач судорожным движением отпихнул пленника, выхватывая нож, разрезал воздух широким замахом.