У нас возникла кое-какая идея, но мы не уверены.
– Извините, джентльмены, – говорит шериф Бейтс. – Я не могу совершать арест, если у меня нет даже подозреваемого.
– Но он у вас есть, – говорит Лам напряженным голосом. – Эта толпа. Соберите их и опросите каждого! Спросите у Фостера, почему он приходит и стоит у нашего магазина, как призрак!
Шериф колеблется.
– Я мог бы это сделать. Но это много работы и шума. И на вашем месте я бы не стал обвинять мистера Фостера в чем бы то ни было. Я не уверен, что вы хотите такого внимания к себе.
Когда я была ребенком, то думала, что нет никого более правдивого и честного, чем блюститель закона. Кажется, стоя перед этим стареющим шерифом, я начинаю видеть правду про тех, кто у власти.
– Так вы ничего не будете делать? – спрашивает Нам. Очередной вопрос, на который он уже знает ответ.
– Назовите мне подозреваемого или надежного свидетеля, – говорит шериф, поворачиваясь, чтобы уйти. – А пока держитесь пободрее, господа. Неплохое время подумать об отъезде из города. Вы знали, что китайская прачечная недавно закрылась? Люди снимаются с мест.
Лам проклинает то место, где стоял шериф. Руки Нама все еще вытянуты, но они пусты, ничего не держат.
– Мы должны обдумать, – наконец говорит Лам, – возможность отъезда.
Нам издает сдавленный звук, затем уходит в заднюю часть магазина.
– Мы должны обдумать, – повторяет Лам, на этот раз мне.
Лето только началось, и его конец скоро наступит. Если я собираюсь начать свое путешествие к Территории Вашингтон, то не могу позволить себе снова переезжать и искать работу. Этот магазин должен cработать. Этот город должен cработать. И хотя я не хочу этого произносить, я думаю о еще одной причине быть здесь.
– Свидетель, – бормочет Лам. – Где найти свидетеля?
– Он у нас есть, – говорю я.
– Ты хочешь, чтобы я выступил?
Мы снова в комнате Нельсона, и на этот раз мы пьем. Для меня это впервые. Мама всегда говорила мне, что алкоголь предназначается только для мужчин и божеств. Я притворяюсь одним из них. От первого глотка у меня скручивается язык, а в уголках рта собирается слюна. Огонь следует за напитком в желудок. Я неосознанно корчу гримасу, что заставляет Нельсона смеяться.
– Только так шериф Бейтс что-то сделает, – говорю я.
– Я смогу рассказать ему только то, что видел, – говорит Нельсон. – Про пару лиц. Я не помню всех, кто там был.
– Хоть что-то.
Затем Нельсон касается моей руки. Что-то внутри меня смягчается.
– Ты должен знать, Джейкоб. Шериф Бейтс и ему подобные… пристрастны.
Я спрашиваю, что это значит.
– Позволь выразиться так. Не думаю, что шериф Бейтс будет изо всех сил стараться, чтобы бросить в тюрьму одного из своих.
Он не объясняет, что имеет в виду под «своими».
– Но давай поговорим о чем-нибудь другом, – говорит Нельсон. – Позволь мне сыграть для тебя.
– О, хорошо, – говорит Линь Дайюй, вылезая из камина с красным носом. – Дай-ка оценю его мастерство.
Он ставит свой стакан и встает, его тело светится теплом. Левой рукой он заводит скрипку под подбородок, в место, где сходятся плечо, грудь и шея. Я представляю, как он делал это множество раз в течение жизни, как скрипка прижималась к его ключице и музыка вибрировала от этой кости сквозь все остальное тело, пока весь его скелет не начинал звучать, как эхо песни.
Когда он кладет смычок на струны и начинает играть, все исчезает. Мне знакома обнажающая печаль двухструнной эрху, которую иногда называют «китайской скрипкой», пустотелый свист флейты, дождевая капель цитры-гуцинь. Но до этого момента я не знала скрипки.
Первая нота – плач, а затем пальцы Нельсона танцуют и прыгают, его смычок режет струны. Музыка – это пехота, а потом и армия, которая вот-вот станет такой большой, что ни эта комната, ни этот город, ни даже этот мир не смогут ее удержать. Мелодия вьется, и Нельсон изгибается вслед за ней, она падает и взлетает, и он тоже, его тело больше не тело, а инструмент, мышца, которую песня использует для выполнения своего требования. Богатое вибрато вливается в меня. Теперь его пальцы спускаются по грифу скрипки, большой палец согнут, а остальные четыре стучат и ударяют по самой тонкой струне. Облако канифоли поднимается с каждым взмахом смычка, как пыльца, вылетающая из цветка. Это оперный, прекрасный полет.
И глядя на него, мое сердце переполняется. Я не знала, что мужчины способны создавать что-то подобное.
– Я немного пьян, – говорит он, когда музыка заканчивается.
Красные цветы на его шее, в том месте, где скрипка вонзалась в плоть.
– Это было великолепно, – говорю я ему. Не знаю, делает ли один мужчина другому такие комплименты, но напиток придал мне смелости. – Ты играешь так, будто ты и есть сама музыка. Ты заставляешь ее звучать, как что-то живое.
– Это было прекрасно, – бормочет Линь Дайюй, заползая обратно в камин.
– Моя мать однажды сказала, что мне нужно играть с большей эмоциональностью, – говорит Нельсон. – Интересно, что бы она подумала о том, как я сейчас играю.
Я представляю женщину с фотографии на каминной полке, которая сейчас в полной мере находится в этой комнате с нами, склонившаяся над маленьким Нельсоном и исправляющая его пальцы.
– Это она тебя научила?
Нельсон кивает. Он говорит, что она играла с самого детства.
– Моя первая скрипка принадлежала ей.
Наступает тишина. Мои глаза устремлены в пол, но пульс частый, готовый убежать от меня. У Нельсона нет ни колебаний, ни вопросов. Даже мыслей нет. Он просто поднял скрипку в воздух и позволил музыке управлять собой. Должно быть, именно это имел в виду наставник Ван, когда говорил о каллиграфе, достигшем высшего мастерства. Я ему завидую.
10
Где-то в Пирсе белый мужчина просыпается и обнаруживает у своей двери извиняющегося шерифа. Его вызывают на допрос по поводу вандализма в китайском магазине. Ему говорят, что свидетель помнит, как видел его на протестах, и, возможно, другие свидетели видели, как он слонялся по магазину. Мужчина это отрицает, и шериф склонен ему верить, но, увы, ему надо что-то предпринять. За предполагаемые преступления мужчина задержан на двое суток.
Кажется, это сработало. После ареста дела в магазине обстоят лучше. Плакаты больше не заслоняют нам окна по утрам. Посылки не приходят. Нет больше дохлых крыс, работа возобновляется в обычном режиме.
– Возможно, – говорит Нам, – мы наконец выбрались из тени горы.
Но даже если травля прекратилась у нас, в других местах, похоже, становится только хуже. Вскоре