L
Митеньке Воейкову для ночлега отвели кабинет Павла Ивановича, и он, ложась спать в этой чужой комнате, чувствовал себя необыкновенно хорошо.
У него было настроение подъема и счастливого возбуждения.
Он открыл окно. Где-то всходила луна.
Полянка в парке была освещена слабым беглым светом всходящей за деревьями луны и неясно светлела, точно от начинающейся предрассветной зари. В аллее тоже, неясно пробиваясь сквозь перепутанные ветки старых лип, скользил лунный свет. В дальнем пруде звонко заливались лягушки.
Митенька, высунувшись в окно до пояса, несколько раз жадно вдохнул тихий и свежий воздух ночи — не потому, чтобы ему было душно, а потому, что наверху, в комнатах Ольги Петровны, были открыты окна, и она могла его услышать. Но там все было тихо.
Спать ему не хотелось, он тихонько вылез через окно в сад. Спрыгнув в крапиву около фундамента и пройдя по осыпавшимся кирпичам, вышел на дорожку.
Одна боковая белая стена дома, освещенная сквозь ветки деревьев луной, возвышалась над темневшей в тени зеленью. Темные закрытые окна не обнаруживали никакого присутствия жизни за ними, и только ближе к углу дома два верхних маленьких окна антресолей были открыты, и в них виднелась пустая темнота комнаты. Это были окна спальни хозяйки дома.
Митенька стоял на площадке, смотрел на эти два открытых окна, на небо, освещенное луной, которая уже поднялась над темневшим парком, прислушивался к ночным звукам трещавших в сырой траве кузнечиков, к дальнему кваканью лягушек, и ему было приятно сознавать, что он не дома, а где-то в чужом имении, где два часа назад молодая красивая женщина сидела очень близко около него на диване. И вот она сейчас спит за этими окнами… Во всем этом было что-то необыкновенное.
Митенька не знал, сколько сейчас времени, И ему не нужно было это. Хотелось ходить одному по спавшей усадьбе, около этого большого белого дома, и прислушиваться к ночным звукам и к тому чудесному ощущению, какое было в нем.
А может быть, она сейчас и не спит. И ему хотелось, чтобы она выглянула в окно и неожиданно увидела, что он стоит ночью один в саду и смотрит на ее окна.
Он спустился по березовой аллее к пруду в широкую лощину, по берегам которой стояли редкие березы, освещенные слабым светом неполной луны. Над прудом мелькали летучие мыши. И ему уже мгновениями казалось, что он не в усадьбе Ольги Петровны, а неизвестно где — один с этим небом и этой теплой ночью.
И еще больше он понял Валентина, что значит жить вольной жизнью, без всякой привязанности к своему очагу и к определенному клочку земли. Без всяких обязательств перед людьми, перед своей совестью, долгом, всякими законами. И теперь уже совсем ясно созрела мысль и решение, с которым он ехал к Валентину.
«А как же Ирина?…» — мелькнула у него на одну секунду мысль.
— Ну, это как-нибудь там устроится, — сказал вслух Митенька, употребив эту фразу, как обычное разрешение всяких трудностей и сложных вопросов. — Я заеду к ней завтра, — там видно будет.
Он пошел к дому, чтобы лечь спать, и, взойдя на горку, остановился еще раз окинуть все взглядом.
Под горой неясно виднелся пруд; за ним в просвете аллеи — поле ржи, блестевшее от месяца, и поперек аллеи неподвижно лежали лунные тени.
Все было тихо, как бывает в предрассветный час, когда ночная жизнь как бы умолкает и затихает перед утром. И оттого еще значительнее кажется великий покой ночи.
Митенька ощупью прошел в темноте по коридору, закрыл окно и лег спать.
LI
На следующий день было второе и последнее в этом месяце заседание Общества.
Главный вопрос о цели и задачах Общества так и остался неразрешенным, благодаря тому, что все собрание по этому вопросу раскололось на две половины.
Одна половина стояла за то, чтобы делать то, что выполнимо в условиях момента, в местном масштабе и в пределах нужд настоящего момента, держась принципа постепенности и рамок дозволенного законом.
Другая половина, совершенно несогласная в целях Общества с первой, не признавала для себя возможной никакой работы в условиях местных, в рамках, дозволенных законом, совершенно отрицала принцип постепенности и нужды настоящего момента.
К первой половине примкнули: Щербаков, Левашев, Павел Иванович и плешивый раздражительный дворянин. Потом Валентин записал Петрушу, сказав ему, что это необходимо в виду его большого практического ума.
Петруша, уже начавший поддаваться своей обычной болезни, которая всегда наступала у него в моменты, требующие умственного напряжения, — не протестовал и, только махнув рукой, уселся поудобнее, чтобы при случае не клевать носом в спинку впереди стоявшего стула.
Купцы сидели на своем конце стола молча и неподвижно, устремляя взгляд на того, кто говорил, и не выражая на своих лицах ни одобрения, ни порицания. А когда им задали вопрос, какого они мнения держатся в данном случае, купцы только переглянулись и ничего не сказали.
Когда им растолковали, что требуется определить свою позицию и что не примкнут ли они к первой партии, — купцы, узнав, что в этой партии сам предводитель, и посоветовавшись вполголоса между собою, сказали, что они присоединяются к первой партии. Но, когда их стали записывать, они испугались и просили пропустить их без записи.
Их успокоили, сказав, что будет сделано, как они хотят. И когда их испуг прошел, то один, торговавший лесом, в серой суконной поддевке, с розовым лицом и сильно растущей курчавой молодой бородой, сказал, подмигнув соседу:
— В партию к самому предводителю попали. Одной чести не оберешься.
— Они честь и сделают, а потом в карман залезут, — тихо и неодобрительно заметил другой, — учены уж были…
Когда спросили приехавшего после всех Владимира Мозжухина, в какую сторону склоняется его мнение, Владимир, очевидно, по дороге завернувший к какому-нибудь приятелю и потому румяный более обыкновенного, взмахнув шапкой, крикнул:
— Я с общим мнением согласен. Ура!..
Ему, во-первых, разъяснили, что он только же что приехал и, следовательно, не мог знать, каково это общее мнение. Тем более что как раз этого общего мнения и не было. А кстати дали понять, что его ура здесь совсем ни к селу, ни к городу.
— Ну, черт ее… все равно, записывай куда-нибудь, — сказал смущенно Владимир Александру Павловичу. И, махнув рукой, подсел к компании Валентина.
Александр Павлович подумал и записал его в одну партию с купцами. Когда он спросил Владимира, не имеет ли он чего-нибудь против этого, Владимир, поднявшись с места, махнул рукой и сказал:
— Ладно, сойдет…
Во главе другой партии, не признававшей возможности никакой работы в условиях данного момента и в рамках, дозволенных законом, стали Авенир и дворянин в куцем пиджачке.
Авенир во вступительной речи сказал, что они не будут трусливо оглядываться на условия момента и приспособляться к какому-то домашнему масштабу.
— Ибо перед русским народом стоят задачи, не укладывающиеся ни в какой масштаб! Для нас лучше ничего не делать, чем приспособляться и идти на компромисс. Русская интеллигенция поистине может гордиться тем, что никаких компромиссов не принимала и что в ней всегда была дерзновенная свобода, какой нет нигде.
Сзади закричали браво и застучали стульями.
— Председатель, требуйте ближе к делу! — крикнули со стороны дворянской партии.
Павел Иванович, сидя на председательском кресле с высокой спинкой, все время строго и сосредоточенно нахмурившись, слушал оратора, слегка закинув назад голову, чтобы лучше видеть через пенсне. При крике с дворянской стороны он оглянулся на задних и позвонил. Потом обратился к оратору:
— Прошу говорить ближе к делу. При чем тут русская интеллегенция, когда наше Общество призвано обсуждать местные нужды текущего момента?
— Ага! Опять местные нужды? — крикнули сзади.
— Привыкли на веревочке ходить…
Щербаков, сидевший рядом с Павлом Ивановичем в роли его охранителя, схватив из его рук звонок и зверски оглянувшись назад, позвонил.
Но тут Авенир, несмотря на звонок, быстро, чтобы его не успели остановить, выпалил залпом:
— Мы протестуем! Нам здесь затыкают рот и лишают священного права… Нет, вам, трусливые умеренные души, не погасить нашего огня, который горит в нас и будет гореть, несмотря ни на что! — кричал он при поднявшихся криках, мотая головой, как бы показывая этим, что, сколько бы они ни кричали, он свое доскажет до конца. — Пусть тогда увидит весь мир, как здесь лучшим людям, авангарду общества, связывают руки… — и Авенир, весь красный, быстро сел, отирая со лба пот платком.
— Далеко хватил про весь мир-то, — заметил вполголоса Владимир.
— Нет, хорошо, — сказал Валентин, — зато видна широта кругозора.