штурмом, и мы выбросимся из окон, все, один за другим! Слышите? – проорал Хольгер-2 самым исступленным и отчаянным голосом.
Руководитель операции тормознул Бьоркмана с автогеном. Кто это там наверху разоряется? Что ему надо?
– Вы кто? И чего хотите? – спросил в мегафон полицейский начальник.
– Вам до нас не добраться! – повторил голос из-за занавески.
Затем человек шагнул из-за занавески на подоконник и наклонился над улицей. Кажется, не без посторонней помощи сзади… Или?.. Он что, правда собирается выброситься? Выпрыгнуть из окна и разбиться насмерть только ради того, чтобы…
Твою ж мать!
Человек отпустил руки. И спланировал на асфальт. Казалось, он не испытывает ни малейшего беспокойства, как если бы давно уже решил сделать то, что сделал. Не издал ни звука в полете. Не выставил руки вперед.
Приземлился он на голову. С хрустом и глухим ударом. Море крови. Никаких шансов остаться в живых.
Штурм был немедленно отменен.
– Едрить-колотить, – сказал полицейский с автогеном, которому при виде этой картины стало нехорошо.
– Что будем делать, шеф? – спросил его коллега, которому было не лучше.
– Все прекращаем, – сказал шеф, которому, похоже, было хуже всех. – И звоним в Стокгольм, в Национальные силы специального назначения.
• • •
Американцу-гончару было всего пятьдесят два года, на протяжении значительной части которых его, помимо воображаемых преследователей, преследовали вьетнамские флешбэки. Но с тех пор как рядом с ним появились Номбеко и сестрички-китаянки, кое-что стало налаживаться. Он почти избавился от своей параноидальной тревоги, чуть снизились показатели адреналина, и организм приспособился жить в этом новом состоянии. Когда в дверь вдруг постучалось предполагаемое ЦРУ, все произошло слишком быстро, и уровень адреналина не успел вернуться на прежние защитные позиции. У гончара началось мерцание желудочков. Зрачки его расширились, и сердце остановилось.
Когда такое случается, человек становится как мертвый, а потом и правда умирает. Если затем его выбросить из окна четвертого этажа вниз головой на асфальт, то он умрет уже наверняка, если до сих пор не успел.
Хольгер-2 приказал всем отступить назад от окна, выдержал тридцатисекундную минуту молчания в память о том, кого с ними больше не было, и выразил покойному признательность за помощь в нынешних непростых обстоятельствах.
После чего вернул командование Номбеко. Поблагодарив за доверие, она начала с того, что нашла и визуально оценила вырытый гончаром подземный ход. Похоже, покойник поможет им еще раз.
– Он не просто выкопал стометровый проход до мастерской на той стороне улицы. Он его обустроил, провел электричество, развесил на всякий случай керосиновые лампы, сложил запас консервов и бутилированной воды на много месяцев… Короче говоря, он и в самом деле не очень дружил с головой.
– Царствие небесное, – сказал Хольгер-1.
– А проход широкий? – спросил Хольгер-2.
– Ящик пройдет, – заверила Номбеко. – Не то чтобы с большим запасом. Но с небольшим должен пройти.
Номбеко раздала задания всей команде. Селестине поручалось пройти по всем квартирам и забрать все, что могло навести на след их обитателей; остальное оставить.
– Кроме одного, – добавила она. – У меня в комнате лежит рюкзак, его я хотела бы взять с собой. В нем кое-какие важные вещи, которые в будущем нам понадобятся.
19,6 миллиона важных вещей, подумала она.
Хольгеру-1 было велено пробраться подземным ходом и притащить из мастерской тележку, а номера второго любезно попросили демонтировать уютный уголок, превратив его основу обратно в обычный ящик.
– Обычный? – переспросил Хольгер-2.
– Действуй, мой милый.
На этом распределение обязанностей закончилось, и каждый приступил к выполнению своей части.
Подземный ход являл собой блистательный образец параноидального инженерного искусства. Высокий потолок, ровные стены, надежная система опор и перекрытий для предотвращения возможного обвала.
Вел он в подвал гончарной мастерской, откуда был выход на задворки, невидимые для толпы народа, которая уже успела собраться возле дома 5 по Фредсгатан.
Везти восьмисоткилограммовую атомную бомбу на четырехколесной тележке ничуть не удобнее, чем это может показаться. Но не прошло и часа, как боеприпас выкатили на улицу, перпендикулярную Фредсгатан, всего в двухстах метрах от эпицентра бешеной активности, развернувшейся перед домом под снос, куда как раз прибыли Национальные силы специального назначения.
– А теперь поехали отсюда, – сказала Номбеко.
Хольгеры и Номбеко подталкивали тележку с боков, а юная злюка управляла ею за ручку.
Процессия медленно продвигалась по узкой асфальтовой дороге, уходящей вглубь сёдерманландского сельского ландшафта. И вот уже целый километр отделял беглецов от осажденной Фредсгатан. Два километра. Три.
Временами бывало тяжело – всем, кроме Селестины. Но когда, одолев три километра, тележка нечувствительно перевалила через невидимый гребень холма, везти стало полегче. Дорога наконец пошла под легкий уклон. Номера первый и второй и Номбеко получили заслуженный отдых.
На несколько секунд.
Номбеко первая сообразила, что сейчас случится. И велела обоим Хольгерам поднажать с другой стороны. Один понял сразу и подчинился, другой вроде бы тоже понял, но в этот момент как раз приотстал почесать задницу.
Впрочем, его недолгое отсутствие ни на что уже повлиять не могло. Было слишком поздно: все восемьсот килограммов уже катились своим ходом.
Последней сдалась Селестина. Она продолжала бежать за бомбой и направлять ее движение, пока оно не сделалось слишком быстрым даже для нее. Тогда она отпустила ручку тележки и отскочила в сторону. Теперь ничего не оставалось, кроме как смотреть, как оружие массового поражения в три мегатонны мчится прочь по узкой проселочной дороге, все круче уходящей под уклон. А с ним вместе уезжает притороченный к ящику рюкзак с 19,6 миллиона крон.
– Есть идеи, как нам за десять секунд удалиться отсюда на пятьдесят восемь километров? – спросила Номбеко, глядя вслед уносящейся бомбе.
– Насчет идей – это не ко мне, – сказал Хольгер-1.
– Зато ты у нас мастер задницу чесать, – сказал его брат, отметив, что в качестве прощального слова реплика прозвучала своеобразно.
В двухстах метрах впереди дорога резко свернула вбок. В отличие от атомной бомбы на четырех колесах, которая продолжила движение по прямой.
• • •
Господин и госпожа Блумгрен обрели друг в друге родственную душу: главной добродетелью оба полагали бережливость. Последующие сорок девять лет Маргарета крепко держалась за своего Харри, который еще крепче держался за их общие денежки. Сами себя они считали ответственными людьми. Но сторонний наблюдатель скорее все-таки назвал бы их скупердяями.
Харри всю жизнь, с тех пор как в двадцать пять лет унаследовал отцовское дело, скупал железный лом. Последнее, что отец успел сделать, прежде чем ему на голову обрушился «Крайслер-Нью-йоркер», это принять на работу молодую девушку. Наследник Харри счел этот шаг непозволительным транжирством, пока девушка – ее звали Маргарета – не