Алекто смотрела на нее, задумчиво барабаня кончиками пальцев по фигурке, с которой теперь не расставалась.
— О, ты нашла ее, — восхищенно воскликнул Эли, усаживаясь рядом и выводя ее из задумчивости.
— Да, ее нашел Хруст.
— А рисунки почему-то не светятся.
— А ты уверен, что они светились?
— Ну, конечно, — Эли возмущенно посмотрел на нее и наморщил лоб. — Дикки сказал, что это из-за огня.
— Опять ты про своего Дикки постой, из-за огня?
— Ну да: говорю же, мы нашли ее в камине. Кстати, он сказал, что ты нравишься его брату. Может быть, вы даже поженитесь, хотя тебе лучше держаться от него подальше, потому что он не такой, как мы, и.
Но Алекто уже не слушала. Встав с лавки, она быстрым шагом, хромая, направилась прочь из зала. Найдя жаровню, положила фигурку на угли и принялась ждать.
Она смотрела так пристально, что, казалось, та может расплавиться от одного только ее взгляда.
Бока мягко мерцали, обнимаемые жаром, но сколько Алекто ни вглядывалась, свечения узорам это не добавляло.
— Ну как там? — нетерпеливо подпрыгнул Эли, пытаясь заглянуть в жаровню.
— Пока ничего нет, погоди.
— А сейчас?
— Осторожно, ты заденешь края. Нет, ничего.
Наконец, поняв, что все без изменений, Алекто осторожно взяла фигурку, предварительно обмотав платком, и понесла в комнату. Быть может, дело именно в камине. Но и там ситуация оказалась не лучше: Алекто держала фигурку на огне с четверть часа, однако рисунки так и не засветились.
— Может, она только в первый раз светится от огня? — спросил Эли, сидевший со скрещенными ногами, подперев щеки кулаками.
— Не знаю, — задумчиво откликнулась Алекто.
— О. А вот тот рисунок совсем, как на руке у Дикки, — ткнул Эли в один из знаков на находке.
— Перестань, — раздраженно поднялась Алекто. — То рисунки, то Дикки…
— Ты снова мне не веришь. — Эли насупился, выдвинув нижнюю челюсть.
— Прости, — Алекто со вздохом опустилась рядом. — Просто после всех этих последних событий я уже не знаю, что думать, во что верить, и что делать.
— Если не знаешь, что делать, хочешь, сыграем в карты?
— Давай, — согласилась она.
Эли, вскочив, сбегал за колодой, и Алекто, вздохнув, кинула на покрывало первый прямоугольник.
* * *
Когда я вошла на кухню, его величество жадно пил из кувшина ягодную воду, держа его высоко над головой.
— Сир.
Омод замер, но не сменил позы и не обернулся, стоя ко мне спиной.
Я приблизилась. Он медленно опустил кувшин и посмотрел на меня.
— Миледи.
Мы надолго замолчали.
— Я встретил вашу дочь, — наконец, произнес он.
— Да, Алекто еще не оправилась после вчерашней травмы.
— Я должен идти, — начал было отворачиваться он.
— Постойте. — Я шагнула к нему. — Ваше величество, ваша мать беспокоится о вас.
— У нее нет для этого причин.
— Я так не думаю. — Я внимательно посмотрела на него. — Думаю, вам сейчас требуется поддержка. Пожалуйста, не отвергайте помощь, ни ее, ни мою. Давайте продолжим уроки.
— Вы уже помогли, миледи, — резко ответил он.
— Я не сделала и толики того, что хотела бы.
— Почему? Почему вы хотите помочь? — Он впился в меня взглядом. — Нас не связывает ничего, кроме клятвы поданного и короля, вы же заставляете меня чувствовать себя так, будто моя судьба вам небезразлична.
— Она мне действительно небезразлична, — в волнении воскликнула я. Омод отступил, и я докончила: — Все, что я делала, я делала искренне.
— Почему? — требовательно повторил он. — Вам нужны земли? Дела в замке идут неважно, и вы нуждаетесь в средствах? Или хотите остаться при дворе, и все это имеет именно такую цель?
— Я действительно хочу остаться при дворе, но вовсе не по тем причинам, которые вы перечислили, а чтобы помогать вам.
— Люди не делают ничего просто так, значит вам что-то нужно. Что вам нужно?
— Быть рядом. И… — я посмотрела на свои руки, — делать, что могу.
— Сделайте что можете для своей дочери. Из-за меня она вчера пострадала.
— Не из-за вас, это случайность на охоте. Но вам действительно следовало прежде спросить мое разрешение, и я бы ответила "нет".
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Он посмотрел на меня.
— Что вам сказала моя мать?
— Что вы меняетесь, и это ее беспокоит.
— И что вы ответили?
— Что это нормально, и от вас требуется много мужества.
— Мужества? — он хрипло рассмеялся и убрал назад упавшую на лоб черную прядь. — На то, чтобы терять разум, много мужества не надо.
— Прошу, позвольте мне быть рядом и проводить уроки.
— Нет. Закончим на этом. — Он отвернулся и направился к выходу. — А тот нож, что вы подарили, миледи…
Я сделала шаг вперед.
— Да?..
— Вам следовало оставить его себе, — глухо докончил он и, не оборачиваясь, вышел.
* * *
Когда Омод вошел, мать работала над гобеленом, который, как он знал, отправится после в храм Святой Маргареты. Огромное полотно, зажатое между рамами, терялось по краям в темноте. На золотых нитях в центре играло пламя свечи.
Омод постоял у двери, понимая, по тому, как ее руки задержались, что мать почувствовала его присутствие, и двинулся вперед. Не отрывая взгляда от наполовину готового полотна, которое продолжал быстро движущийся челнок, он опустился на пол у ее ног.
— Вот так же в детстве я смотрел, как вы работаете…
— Да, — мать, чьи волосы были тщательно убраны под покров, рассеянно провела по его прядям и продолжила работу.
Омода всегда поражало, как из-под таких хрупких пальцев выходит такое масштабное изделие.
— Что вы чувствуете, когда работаете?
Ресницы матери дрогнули, но руки не замедлились.
— Наполненность. Слияние с тем, что делаю, и удовлетворенность от хорошо проделанной работы, от того что отдам гобелен тем, кому он предназначается.
— И почему вы выбираете такие сюжеты?
— Какие?
— Такие… не про замок, не про то, что происходит вокруг нас, а про Праматерь и небесные сферы, недоступные нашему пониманию.
Мать на миг задумалась.
— Должно быть, оттого что мне нравятся золотые нити, — рассмеялась она. — А сияние проще всего отобразить с помощью них.
Омод с легкой улыбкой продолжил следить за быстрыми движениями ее пальцев, постепенно успокаиваясь.
— Вы беспокоились обо мне?
— Вы мой сын, я всегда о вас беспокоюсь.
— Но в наши последние встречи я вел себя не так, как должно сыну.
— Скорее не так, как должно разумному королю. Надеюсь, наши соседи еще не успели начать приготовления к войне?
— Не успели. Я не отправил им послания.
— Хорошо.
Они замолчали.
— Вы чувствуете спокойствие, когда работаете? — Омод не отрывал взгляда от сверкающей нити, которая потянулась, ныряя и огибая другие.
— Да.
— А ощущаете, что делаете все правильно? Живете правильно?
— О да.
— Хотел бы я так же.
Омод замолчал, и мать, оставив работу, повернулась к нему.
— Я всем сердцем верю, что вы делаете важное дело. Я знаю, как много вы трудились, получив корону и готовясь к ней. Вы, как никто, заслуживаете пожать плоды своих усилий.
— Хотел бы я что-то сделать для вас…
— Вы сделаете, если, как раньше, станете делиться со мной тем, что вас тревожит, тем, что у вас на сердце.
Омод задумался.
— Скажите, что вы знаете о Морхольтах?
— Морхольтах? — Тонкие брови матери приподнялись, а рука потянулась к талисману-покровителю.
— Да, я попросил учителя узнать, но хочу услышать от вас. Вы упоминали, что были когда-то знакомы с леди Лорелеей и едва ли не дружны…
— Как вы ее назвали? — удивилась мать. — Ее официальное имя леди Анна.
Омод провел по лавке, на которой она сидела.
— Да, но она сказала, что я могу называть ее так.
— Раньше ее так и называли. Я и все, кто ее знал.
— Расскажите о ней.
— Зачем вам знать?