Читать интересную книгу Чемпионы - Борис Порфирьев

— Конечно, нужно помочь, — горячо поддержала Лида.

Они сорок минут ехали подземкой, надеясь, что на последней остановке найдут такси, но при виде узких улочек их надежда развеялась в дым. Дальше пришлось добираться трамваем. Он высадил их подле каменных трущоб, освещённых редкими тусклыми фонарями. Русские вывески лавок выглядели странно в этих кварталах, напоминающих Никите об окраинах Мадрида. На верёвках висело бельё, пахло отбросами, собаки рылись в помойках, подростки с испитыми лицами играли в карты прямо на булыжнике мостовой, плакала девица в разодранном на груди платье. Встречные неприязненно смотрели на дорогую Никитину шляпу, и никто не хотел рассказать, где разыскиваемый ими переулок.

— Боже мой, — бормотала Лида, — да у нас на Петроградской стороне даже до войны не было таких трущоб.

Удивившись открытому в этот поздний час магазинчику, Никита потянул в него Лиду; бородатый хозяин печально покачивал головой и сказал, что не знает такого переулка, хотя и прожил здесь всю жизнь.

И вдруг Лидин взгляд загорелся, она прижала ладони к груди и прошептала зачарованно:

— Смотри, какая прелесть!

На пыльной полке, рядом с целлулоидными игрушками и жестяными банками с кофе, беспомощно и неуместно лежала голубая стеклянная роза.

Старик усмехнулся и протянул её Лиде.

— Никита, купи её, подари мне, — умоляюще сказала Лида. Он пожал плечами.

А когда они вышли из магазина, Лида взяла его под руку и, сжимая проволочный стебелёк хрупкого стеклянного цветка, спросила:

— Ты знаешь легенду о голубой розе?

— Это что–нибудь вроде андерсеновского «Гадкого утёнка»?

— О, это ещё лучше. Я расскажу, но прежде нам всё–таки надо разузнать, где наш переулок.

Судьба сама подсунула им спасителя. Худенький человечек, со сморщенным, как грецкий орех, лицом оттолкнулся спиной от ржавого водостока и, продув ломаный гребень, которым расчёсывал седые волосы, сказал Никите на чистейшем русском языке, что будет их проводником. Не ответив на благодарность, он зашагал по улице, выражая полное равнодушие к своим спутникам. В ярком квадрате света, упавшем вместе с хриплыми звуками граммофона из открывшейся двери, Никита увидел, что их проводник сильно припадает на левую ногу, а весь вид его говорит о постоянной борьбе за существование. Никита начал расспрашивать, кто он такой и как очутился в Нью — Йорке, но хромой ничего не сказал о себе. Лишь позже, с проклятьем увернувшись от выплеснувшихся со второго этажа помоев, бросил через плечо, что здесь, на нью–йоркском дне, русских сколько угодно. Обойдя тележку с большими колёсами, на которой полулежал горбун с куском хлеба в руке, он обернулся, проверив, следуют ли за ним спутники, и сказал с усмешкой:

— Не удивляйтесь, если вам скажут, что в Нью — Йорке русских больше, чем в Петербурге, — и добавил через плечо: — Во всяком случае, перепись показала, что в Риме, например, итальянцев меньше, чем здесь.

— Но он же интеллигент! — растерянно шепнула Лида.

Услышав шёпот за своей спиной, хромой подозрительно обернулся и тут же зашагал дальше. Улица вывела их на пустырь. Здесь было совсем темно; только Млечный Путь освещал чёрную от каменноугольной пыли жёсткую траву. Шлак заскрипел под подошвами. Вдалеке, на фоне розового зарева, виднелась железнодорожная насыпь.

Ковыряя тяжёлой тростью шлак, Никита напомнил:

— Ты хотела рассказать о голубой розе.

— Местечко самое подходящее для легенды, — невесело рассмеялась она, но, передёрнув плечами, заговорила: — В одной огромной стране жил мудрый и справедливый государь с единственной наследницей его несметных богатств… Когда подошло время выходить ей замуж, она сказала: «Государь, моим мужем будет тот, кто подарит мне голубую розу…» Тысячи гонцов направились во все концы государства и в соседние страны, чтобы объявить её волю… Много принцев и вельмож привозили прекрасной принцессе цветы… Лучшие ювелиры гранили их из самоцветов, чеканили из металла, делали из эмали… И хотя каждая роза была одна другой краше и каждая была голубой, принцесса грустно качала головой и говорила: «Нет, они не голубые…» И вдруг, в одно прекрасное утро, когда птицы распевали на ветвях свои радостные песенки и роса на листьях была окрашена солнцем во все цвета радуги, во дворец явился пастушок и, протянув принцессе ромашку, сказал, что это голубая роза. И принцесса поцеловала его в уста и сказала: «Вот кто будет моим мужем, государь, — он один принёс мне голубую розу…»

Хромой, прислушиваясь к Лидиному рассказу, замедлил шаги. Никита чуть не налетел на него и у самого входа в мрачный тоннель прошептал Лиде, что завтра подарит ей ромашку.

— Глупый, — улыбнулась Лида. — Ты мне её давно подарил.

Тоннель оказался перегорожен лимузином, от которого тут же отделились две тени; яркими молниями сверкнуло несколько выстрелов. Никита ударил чугунной тростью в темноту, чувствуя, что кому–то проломил череп, но следом сам получил сокрушительный удар в висок и рухнул наземь, царапая пальцами лакированное крыло автомобиля.

22

Письма от Никиты из Нью — Йорка приходили с большим опозданием. Зато какую радость они доставляли Коверзневу! Когда сенсационные заголовки были переведены, он усаживался за стол и любовно раскладывал вырезки на страницах альбома. Нина ставила перед мужем консервную банку с горячим клейстером, Рюрик забирался на колени к отцу, и они вдвоём наклеивали заморские вырезки на упругие листы александрийской бумаги. А Мишутка с Ванюшкой тем временем затевали борьбу за его спиной, изображая Никиту Уланова и Мамонта из Флориды. Если победителем оказывался Мамонт, Мишутка огорчался до слёз, требовал, чтобы отец заставил Ванюшку добровольно лечь на лопатки.

Коверзнев на минуту отрывался от своего занятия и, смеясь, объяснял, что право победителя надо завоевать своей силой и ловкостью, подталкивал Мишутку к насупившемуся приятелю:

— Приучи противников к своим постоянным победам, и они сами будут ложиться под тебя, как прежде в цирках некоторые ложились под дядю Никиту.

Обрадованный, что отец не заступается за Мишутку, Ванюшка остервенело бросался на него, и борьба вспыхивала с прежним азартом.

А Коверзнев неожиданно задумывался, взгляд его становился невидящим. Потом, вздрогнув, словно очнувшись, он целовал сидевшего у него на коленях Рюрика. Глядя, как тот сосредоточенно возит клейстерной палочкой по Никитиному портрету, вздыхал: «Неужели и этот захочет быть борцом? А кто же будет продолжать моё дело?!» И если Рюрик хотел принять участие в потасовке брата с Иваном, отговаривал его, протягивал картонную палитру с лепёшками дешёвеньких красок. Нина говорила «борцам»:

— И вы бы порисовали. Смотрите, все чулки продрали на коленках.

Дусин сын поддавался на уговоры быстрее, чем Мишутка, и присоседивался за столом рядом с Коверзневым.

Наступал период увлечения рисованием. Из допотопных учебников переводился бородатый силуэт Владимира Мономаха и почему–то всегда Ливингстона и Стэнли. Но Мишутке первому надоедало раскрашивание, он отбрасывал листок и тянул друга на поляну подле водокачки, где взрослые дяденьки гоняли кожаный мяч. Рюрик подбирал недокрашенные физиономии и искусно, лучше, чем старшие, украшал их рыжими и красными бородами. Требовал бумаги. Коверзнев приносил для него полуисписанные гроссбухи, которые тут же покрывались яркими пятнами рисунков.

Почти каждый вечер Коверзнев спускался с Рюриком по крутой тропинке и, усадив его на плечи, шёл к водокачке. Сев в сторонке от футболистов, он подзывал Мишутку с приятелем, но те, узнав, что от дяди Никиты нет письма, убегали обратно и, подтянув штанишки, лупили босыми ногами по мячу, который выкатывался с площадки.

Коверзнев озабоченно смотрел на Рюрика и думал: «Неужели только из–за возраста он не тянется за братом?» Но Рюрик, по крайней мере пока, не прельщался мячом и охотно отправлялся с отцом в путешествие по берегу. Они собирали ракушки, рвали в озере кувшинки, сооружали кораблики. И Коверзнев чувствовал себя счастливым. Примостившись на плоте, посасывая пустую трубку, развёртывал газету и, поглядывая на Рюрика, снаряжающего в дальний путь крохотный кораблик, внимательно прочитывал новости. Газета каждый день пестрела заголовками о стройках; некоторые из них были грандиозными. Даже здесь у них, в Вятке, расширялись старые заводы и фабрики — это можно было видеть и по тому, как лихорадило их губплан.

В самый разгар работы, когда Коверзневу отказали в отпуске, пришло от Никиты короткое письмо, в котором он сообщал, что погибла его жена, а сам он лежит в нью–йоркской больнице. Из газетной вырезки можно было узнать, что покушение на чемпиона мира было совершено с целью ограбления; обвинение менеджера в покушении суд отклонил, ибо с потерей чемпиона он понёс колоссальные убытки; суд освободил из–под следствия также двух американских борцов, так как им после своего проигрыша русскому чемпиону было не к чему убирать его с дороги…