Читать интересную книгу Чемпионы - Борис Порфирьев

— Ах, Нина! А книга? Книга воспоминаний? Ты бы послушала, что говорит об этом Кузьма! Я‑то уже думал: никому не нужна моя книга, а он толкает — пиши! Полуграмотный парень, давно ли из деревни, а всё понимает лучше моего! Ну и напишу же я её! Всем сердцем покажу, как царский строй губил спорт. Пойми, это так важно — ведь страна стала свободной. Стадионов понастроят для народа, все будут заниматься! Эх, как это своевременно — показать разницу: прежде спорт — удел правящего класса, а сейчас — для каждого! Нина!

Даже равнодушие жены не могло охладить его пыла. Он вышел на крыльцо, глядя на хозяина, собирающего малину, думал возбуждённо: «Да, милый мой, когда ты прочтёшь мою книгу, — поймёшь, какая пропасть разделяет нас. Общее у меня может быть только с такими людьми, как Кузьма, и я всё сделаю, чтобы помочь этим людям строить новую жизнь…»

Теперь ничто не могло вогнать Коверзнева в уныние. Он приходил домой возбуждённый, шумный, каким Нина знала его прежде, и каждый раз сообщал какую–нибудь новость. Через неделю же он прокричал с порога:

— Знаешь! А Кузьма–то оказался прав: сняли нашего начальника! И на его место пришёл демобилизованный, вроде Кузьмы!

В другой раз прямо с лестницы закричал в распахнутую дверь:

— Заждались, потеряли меня? А я был в публичке — представь, мне сказали, что давным–давно был Всероссийский чемпионат! А я‑то хандрил — и газет не читал! Никита нашёлся! Первое место занял! Убить меня мало, четвертовать! Где чернила? К чёрту обед — буду писать письмо Никите!

И хотя как–то Нина встретила его известием, что письмо, отправленное на управление госцирков, вернулось обратно, Коверзнев заявил:

— Ничего. Сейчас это не страшно. А ты посмотри, какую газету я принёс! — и, показав жене портрет, объяснил, захлёбываясь: — Это и есть Кузьма! Хорош? А заголовок–то! «Рабочий К. П. Терехов сломил саботажников. План фабрики не сорван. Слава борцу за индустриализацию!»

Только выговорившись, взял письмо. Перечёл его, подумал: «А это и хорошо, что оно вернулось — к чему Никите мои терзания?» Перечитал и со вздохом разорвал на мелкие клочки.

Письмо не получилось ни в этот день, ни в следующий.

Оно не получилось даже после того, когда Коверзнев узнал из газет, что на днях Никита начинает бороться в Харьковском чемпионате. В возбуждении Коверзнев то принимался стругать сучок, то менял местами афиши на стенах; иногда укачивал Рюрика, говорил возбуждённо Нине:

— Ну, теперь Никита загремит на весь мир. Эх, ему бы только хорошего тренера!

Напомнив о Верзилине, пугался, настороженно смотрел на Нину.

Но она лишь задумчиво вздыхала. Успокоившись, он по пути с работы покупал «Известия», в которых начали появляться отчёты о чемпионате. Подклеивая вырезку, говорил с гордостью: «Никита уверенно идёт к победе». Одних «Известий» Коверзневу было мало, и он просматривал в библиотеке ещё несколько газет. Тогда–то он случайно и наткнулся на похождения Татаурова в Берлине. Сейчас уже нечего было вынашивать письмо для Никиты — оно родилось само собой.

Это было как раз то письмо, которое настигло Никиту на Нижегородской ярмарке, изрядно попутешествовав по его следам.

А мысль о чемпионатах заставила Коверзнева тем временем показывать борцовские приёмы Мишутке с Ванюшкой. Он уходил с ними на песок, к лесозаводу, и, заставляя их бороться, горячился:

— Так, так! Правильно! Давай ему подножку, бросай через бедро!

Когда приём получался, объяснял:

— Вот это и есть «тур–де–анш», то есть бросок через бедро.

Мальчишки падали на песок, продолжали возиться. Он говорил:

— А это называется, вы перешли из стойки в партер.

Побеждал большей частью Мишутка, который был старше своего приятеля. Коверзнев радовался, подзывал его:

— Иди, иди сюда, чемпион. Покажу новый приём. Обхвати Ванюшку за голову. Вот так. Сейчас перевёртывай через себя… Правильно! Понял? Это — «тур–де–тет».

Дома он рассказывал Нине о Мишуткиных успехах. Стараясь сделать ей приятное, пророчил мальчишке большое будущее:

— Весь в отца. Подрастёт — держись, чемпионы!

Нина грустно улыбалась. А он говорил, загораясь.

— А что, если нам рассказать ему о том, кем был его отец? Парню семь лет — всё поймёт. Это заставит его мечтать о верзилинской карьере. Пусть с детства видит перед собой цель. А?

Но Нина отрицательно качала головой:

— Не надо, Валерьян. Ты у него отец. — Нежно прижималась к нему.

Коверзнев благодарно обнимал её за плечи, целовал в висок. Мысль сделать из Мишутки чемпиона завладела им полностью. Никитины письма из Нижнего Новгорода, а затем из Берлина разжигали его воображение; он уже видел мальчишку выдающимся борцом. Блистательное турне Никиты по Европе подливало масла в огонь и заставляло Коверзнева детские игры превратить в настоящие тренировки.

Оба юных борца отдавались занятиям самозабвенно. Случалось, он наблюдал из окна, как под горой, в Макаровом дворике, они устраивали чемпионаты, в которых принимали участие малыши со всей Ежовки. Но всякий раз, в самый разгар схватки, из дома выглядывал Макар и разгонял их, не дав определить победителя… Когда обиженный сын возвращался домой, Коверзнев интересовался, кого он сегодня изображал. Мишутка всякий раз отвечал с гордостью: «Верзилина». Грустно посмотрев на него, Коверзнев говорил со вздохом:

— Правильно, — и спрашивал: — А Ванюшка?

Сын отвечал по–разному: Поддубного, Збышко — Цыганевича, Кронацкого… А Коверзнев, продолжая вздыхать, думал: «Только пусть не изображает своего отца — Татаурова… И дай бог, чтобы Макар как–нибудь в сильном гневе не проговорился ему об отце…»

Никитино молчание вызвало у него приступ меланхолии. Его снова потянуло в лес, к реке. Он часами сидел на песчаной косе и глядел на реку, освещённую заходящим солнцем. Малыши, поняв, что он не хочет с ними заниматься, убегали к водокачке, где десяток незнакомых дяденек гоняли ногами большой кожаный мяч. Потом, захлёбываясь от восторга, хвастались перед Коверзневым, сколько раз за вечер им удалось пнуть по мячу. Успокоившись, обсуждали, кем лучше быть: футболистом или борцом.

Коверзнев отзывался шутливо: «Борцом, борцом. Как дядя Никита».

21

Если бы пароход шёл от Гавра до Нью — Йорка не шесть дней, как ему полагалось, а месяц, и тогда бы Никите с Лидой не хватило времени для знакомства со всеми его помещениями. Это был целый плавучий город с теннисным кортом, с бассейном и с пальмами на палубе. Ресторан, кафе и танцевальный павильон походили на площадки, пухлые от ковров коридоры своей длиной напоминали улицы. В библиотеке же, бильярдных и картёжных залах можно было проводить многолюдные поэзо–концерты и шахматные турниры.

Все европейские отели, в которых им за последнее время пришлось побывать, меркли перед роскошью их каюты, состоящей из гостиной, спальни и двух ванн. Никита сожалел, что О'Хара не смог с ним поехать: просторная, как арена, гостиная, застланная мягким ковром, позволила бы ему лишние шесть дней попрактиковаться в «реслинге», которым так удивил лондонцев Джо Холлис — Мамонт из Флориды.

Знаменитый Мамонт уехал из Лондона непобеждённым. От матча с Никитой он отказался, сославшись на контракт, обязывающий его якобы возвратиться в Штаты. Тогда–то Никита и уговорил О'Хару, который своей колоссальной фигурой всех больше напоминал Мамонта, заняться этой незнакомой для европейцев борьбой. Готовясь к поездке в Америку, Никита понимал, что там ему предстоит схватиться не с одним Мамонтом, и тренировался не покладая рук. И на пароходе, выпроводив Лиду из каюты, он занимался с прежним усердием, после чего скрупулёзно изучал отчёты о матчах Джо Холлиса и других чемпионов по «реслингу». «Реслинг», обозначавший по–русски «хватай, как можешь», открывал перед Никитой, любящим силовую борьбу, неограниченные возможности, а та техника, которой он славился, конечно, могла ему сослужить немалую службу. Во всём этом Никита прекрасно убедился, так как не пропустил ни одной гастроли Мамонта в Лондоне.

Закончив занятия, Никита поднимался на лифте на палубу, где Лида каждое утро поджидала его в шезлонге на одном и том же месте, и они отправлялись завтракать.

Глядя, с какой непринуждённостью и достоинством этот высокий стройный иностранец ведёт под руку свою жену по палубе, ни один из богатых американцев, мимо которых они проходили, никак не мог подумать, что это борец; по их понятиям, борцы всегда ассоциировались со звероподобными Циклопами, Гориллами и Мамонтами, чьи портреты зачастую заполняли первые страницы газет. И потому для пассажиров было полной неожиданностью, когда многочисленные репортёры и фотографы, ворвавшиеся на пароход, тесным кольцом окружили этого стройного человека в изысканном костюме и мягкой шляпе. Взметнулись аппараты в руках кинематографистов, защёлкали затворы крошечных фотокамер, забегали по блокнотам вечные перья. Пассажиры покидали палубу, упрекая себя за то, что променяли знакомство со знаменитостью на теннис и коктейли. Последними направились к выходу Никита с Лидой. Но важный чиновник, поняв по выкрикам репортёров, с кем имеет дело, не открыл даже их паспортов и заявил, что «до выяснения обстановки» им придётся провести ночь на пароходе.