Читать интересную книгу Чемпионы - Борис Порфирьев

Никита молча погладил её руку.

— Я всё время не перестаю тебе удивляться, — проговорила она. Он пожал плечами:

— Но я же вызывал Мамонта ещё в Лондоне, хотя совсем не знал «реслинга».

— Я не о том, — отозвалась она задумчиво.

Глядя на Млечный Путь, Никита подумал: «Тогда о чём же?» — но ничего не сказал. Лида опустила руку с его плеча, тряхнула головой, словно хотела избавиться от своих мыслей, и сказала:

— Сегодня, пока ты тренировался, я просмотрела все газеты. (Он устало махнул рукой). Да я не о заголовках. Я искала, не идёт ли где–нибудь «Броненосец «Потёмкин». Даже звонила портье…

«Ах ты, комиссар мой! — благодарно подумал Никита. — Больше моего беспокоишься». Пьянящий восторг захлестнул его, буйно заколотилось сердце. Он порывисто обнял Лиду, страстно прижал её к себе. Перед скамейкой сразу же возникла фигура полисмена с заложенными за спину руками. Он проговорил что–то непонятно и строго. А когда повернулся, Лида воскликнула удивлённо:

— Вот это забота о нравственности!

Проводив его взглядом, Никита сказал:

— Ты не беспокойся обо мне. Того, что было с О'Харой, не случится. Вся эта суматоха не выбила меня из колеи.

Действительно, он находился в прекрасной форме, здоровье жены значительно улучшилось, и в каждом чемпионате он укладывал на лопатки атлетов посильнее Мамонта.

С этой мыслью он и вышел на другой день на помост знаменитого «Медисон–сквер–гардена» — огромного здания из металла и стекла, которое напоминало гигантский цех. И хотя боксёрский ринг не походил на цирковую арену, а зал был сизым от папиросного дыма, Никита спокойно взглянул на поднимающиеся прямоугольным амфитеатром ряды кресел. Он почти никогда не волновался перед схваткой, и зрители не сливались в его глазах в сплошное пятно, как об этом говорили ему многие из борцов. Наоборот, он любил рассматривать лица: возбуждённые, любопытные, ободряющие. И сейчас он отчётливо видел тяжёлые подбородки, потные чёлки, сдвинутые набекрень шляпы, блестящие лысины, косметические улыбки, ястребиные носы, седые виски, полуобнажённые груди, чёрные проборы. Он видел, как люди жуют резинку, подносят к губам картонные стаканчики, сосут сигары, размахивают трещотками…

Вот толпа заволновалась, загорланила сильнее. Никита перевёл взгляд на звёздный флаг, под которым появился Мамонт. Оркестр заиграл «Янки — Дудль». Рефери в белом костюме с чёрной бабочкой поманил противников, они пожали друг другу руки, и Никита сразу же ринулся в атаку, стремясь с первых секунд ошеломить Мамонта.

Но тот был огромен и мускулист, и Никите никак не удавалось обхватить его корпус. Мамонт же, пользуясь своим ростом, дважды поймал его на захват головы. Они яро нападали друг на друга, отскакивая и схлёстываясь, хлопая ладонями по взмокшим телам, пока Никита не подставил ему подножку и под страшный вздох зала не опрокинул его на ковёр. Доля секунды понадобилась Никите, чтобы броситься на поверженного борца. Но тот ухитрился стряхнуть его с себя. Они снова вскочили на ноги, и вот уже Никита полетел на помост, и Мамонт обрушился на его грудь твёрдыми коленями. Радужные круги поплыли в Никитиных глазах, однако он ушёл от поражения и, выскользнув из цепких рук, сам обхватил голову стоящего на четвереньках борца. Давя его воловью шею, Никита слышал бешеный треск трещоток, выстрелы пугачей, свист. Люди вскакивали, топали ногами, орали. И Мамонт, подбодрённый их криками, освободился от захвата, начал выворачивать Никитину руку и, неожиданно выпустив её, головой в кровь разбил ему лицо. «Убей его! — вопили зрители. — Оторви ему уши! Сломай руку! Ник, ты не забыл застраховаться перед матчем?!»

Нет! Никита никогда не страховался перед матчем! Он бросился на Мамонта с остервенением, сбил его в партер и заложил ему полунельсон. Вершок за вершком он поворачивал огромную тушу Мамонта из Флориды, пока обе лопатки его не коснулись помоста.

Не обращая внимания на бешеную овацию, он торопливо ушёл в свой угол и с удовлетворением убедился, что Мамонт дышит тяжело, ему не хватает воздуха, голова его беспомощно падает на грудь. Никита же был свеж, кровь из носа больше не шла, и удар гонга выбросил его на центр ринга, как катапульта. Теперь он метал от каната к канату огромную тушу Мамонта, как куклу, и, натешившись, уложил его на пятой минуте к неописуемому огорчению зрителей.

Лида никак не могла понять, почему публика осыпала оскорблениями её мужа, вместо того чтобы вынести его на руках из зала. Сидя после матча на двадцать пятом этаже и дожидаясь, когда кельнер подаст им ужин, она возмущалась:

— Я понимаю патриотизм, понимаю, что им обидно за своего кумира, но должна же быть спортивная объективность? Ты уложил Фрица, но весь Берлин отдал тебе должное. О'Хара тоже был кумиром англичан, но они по достоинству оценили твою победу.

Никита с улыбкой взрослого, который выслушивает наивного ребёнка, объяснил, что зрители делали ставки на Мамонта и лишились не только ожидаемого выигрыша, но и своих денег.

— Тогда им надо ходить на ипподром, а не на борьбу, — сердито сказала Лида и, не глядя на Никиту, стала отделять ножом мясо от куриной косточки.

— Люблю смотреть, — сказал Никита, — как ты священнодействуешь за столом… Как Верзилин…

Лида покосилась на него сердито, но промолчала. Потом снова заговорила о чистоте спортивных состязаний.

— Мне нравится, когда ты сверкаешь своими познаниями в спорте. Точь–в–точь Коверзнев, — промолвил Никита.

Тогда она отвернулась к окну, которое занимало всю стену, и проговорила обиженно:

— А без ассоциаций я, видимо, тебе нисколько не нравлюсь? Тогда выбирал бы одну из тех одинаково причёсанных машинисток, которые цокают каблучками по Нижнему Манхаттену после работы. — Но тут же обернулась и сама рассмеялась своей шутке — весело и открыто. До чего она была хороша в эту минуту! Он почувствовал, что влюблён в неё не меньше, чем в первые дни.

Почти то же думала и Лида, глядя на его лицо, которое постоянно отражало работу мысли. Как он не походил на иных звероподобных борцов! Скажи сейчас соседям по столику, что они сидят рядом с Ником Улановым, о победе которого над Мамонтом затрубят завтра все газеты, — ведь не поверят; разве что широкие плечи выдают его принадлежность к борцам. И откуда эта непринуждённость, эта благородная простота?

— Люблю, — прошептала ему Лида губами.

Огромное спокойствие и уверенность в своих силах овладели им. Отуманенный запахом кушаний и засурдиненным оркестром, он смотрел в гигантское окно, за которым содрогалась и гудела закованная в асфальт земля и кувыркались в конвульсиях разноцветные рекламы. Переводил взгляд на Лиду. После Швейцарии она выглядела здоровой; фигура снова сделалась статной, груди налились, на щеках не было лихорадочного румянца. Свет рекламы полыхал в её волосах, и они от этого казались рыжими… Никогда таким счастливым не чувствовал себя Никита.

И потому совершенной неожиданностью для него были Лидины слова утром:

— Ах, как мне хочется быть дома!

Она держала в руках газетную вырезку, которую им послал Коверзнев. Никита скромно дал её жене, ожидая восхищения: ещё бы, это первая родная весточка о его успехах в Европе, она дороже ему всех здешних сенсационных статей… Но Лида, оказывается, читала не её, а то, что было напечатано на обороте.

— Смотри, — сказала она, — какие дела творятся дома. Страна встаёт из пепла и разрухи. Какую гигантскую дорогу строят — Турксиб. Она же позволит использовать все природные богатства Средней Азии!.. Нет, скорее домой, домой! Чтобы делать что–то, приносить пользу своей родине… Тебе хорошо — у тебя есть цель, а я чувствую себя бездельницей.

— Ты же совсем недавно говорила другое, — сказал Никита растерянно.

На миг горькая улыбка тронула Лидины губы, но она тут же виновато потупилась. Потом произнесла устало:

— Я люблю тебя. Но у меня должна же быть и своя жизнь…

В Никитиной памяти возникла картина: Лида жадно слушает его рассказы о знаменитых борцах… Так, значит, она только хотела помочь ему обрести себя, а сама и тогда жила другими интересами? Значит, и в Европе, и здесь, в Нью — Йорке, она из кожи вон лезла лишь для того, чтобы помочь ему стать чемпионом?.. Он тяжело поднялся, пошёл к окну, уставился в него невидящим взором… За спиной прозвучали Лидины слова:

— Не сердись на меня… Разве ты не видишь, что я тоскую по делу? Я всё понимаю: помощница, комиссар… Но ведь и у меня должно быть большое дело. Ты прославляешь красный спорт. А я? Какую пользу я приношу?..

— Но ты же, ко всему прочему, больна, — сказал он, не оборачиваясь.

— Но не сейчас. Не сейчас, Никита… Я закрутилась с тобой в этом водовороте. Сенсация за сенсацией. Своих газет мы не видим совсем. И вот одна весточка из России — а как она всколыхнула меня.