Читать интересную книгу "Упражнение на доверие - Сьюзен Чой"

хватало светового загрязнения, чтобы опустить на них уютным одеялом лососево-оранжевую пелену их городского ночного неба. То, что Дэвид встал за Карен, – жест социальный: так сбиваются поближе стадные животные на закате, чтобы меньше замечать тьму и холод. Это навело Карен на мысль, пока они отпирали машины: так ли уж он уверен в своем вердикте, как прикидывается.

– Даже если он совращал учеников, – заявил Дэвид всего несколько вечеров назад, – что же тут такого охренительно преступного? Какая у нас теперь завышенная планка. Нельзя ездить без ремня безопасности, нельзя трахаться, пока не разрешит правительство? Мы же знаем, что все было по согласию.

– Откуда? – спросила Карен своим голосом «я-не-спорю-мне-просто-интересно».

– Он сам так говорит – и делай со мной что хочешь, но до сих пор никто не показал мне уважительную причину ему не верить. А теперь они вдруг говорят, будто не соглашались, когда уже прошли годы или целое десятилетие. С чего бы это?

– Не знаю. Это же не доказывает, что они врут.

– Ну а ты? Не знаю, что у вас с ним было, но ты же не какая-то беспомощная жертва. Ты ему даже дала ключи от своей машины. Он переехал к тебе жить.

– Так и есть, – сказала Карен.

– Ты же не беспомощная жертва, – настаивал Дэвид. Когда они обсуждали Мартина, в его голосе проявлялся странный жар. – Ты могла взять и уйти, могла выставить его из дома! Вот мистер Кингсли выставил, а ты приняла. Если тут кто-то и беспомощный, то это Мартин.

– Я-то с тобой не спорю, – сказала Карен. Нет, она не была беспомощной жертвой. Это решать совсем не Дэвиду, но так уж вышло, что он прав. И все-таки в тот вечер он хотел что-то доказать, а в этот, пока они отпирали машины, а Мартин затягивался сигаретой, как в последний раз, и притворялся, будто любуется омерзительными видами, Карен почувствовала: Дэвид сам не уверен, что доказал. А если он не уверен, то не успокоится, пока не вытянет эту уверенность хоть клещами.

– Едешь в «Бар»? – спросил он с плохо скрытой настойчивостью.

– Газировка там что-то дороговата. Я домой, – сказала Карен.

– Давай с нами, Карен, мы же толком не побеседовали, – сказал Мартин с плохо разыгранной настойчивостью, настолько очевидно желая, чтобы она уехала, что она чуть не осталась просто ему назло. Но нет.

Мой отец был плотником. Как Иисус, по его словам. А еще, как у Иисуса, у моего отца хватало других умений. Электрика, водопровод. Все, что нужно, чтобы построить дом. Расставшись с мамой, он все равно по выходным возвращался, по серьезным поводам и не очень: перекрывал крышу, чистил стоки, заменил провод у потолочного вентилятора, пробил засор в туалете. Мать даже этого не могла. Когда она встретила Рона, первого в череде бойфрендов, отец перестал приходить, хотя и не потому, что Рон сам все умел. Это мать не хотела, чтобы Рона унижала мрачная компетентность отца. Если он что-то чинил, то я, глядя на него, училась, но я не успевала за ветшанием дома. Когда я поступила в старшую школу, дом уже возвращался к природе. Трава во дворе колосилась по пояс, дубы пускали корни в стоках. Пока двор захватывал наш дом, отцовский дом захватывал его двор. Он пристроил себе веранду и расширил кухню, устроил в двухместном гараже кинотеатр, поставил широкую крышу, чтобы подъездная дорожка находилась в тени. В его выходные я гоняла к нему на своем драндулете, и мы вместе над ним работали. Отец умел все: двигатель, корпус, – даже раздобыл кожаные сиденья для салона. Мы мало говорили, не делились чувствами или мыслями. Мы с отцом – и это, кстати, версия, которую я рассказываю себе сама; бог знает, что за версия у него, – слишком похожи, чтобы сблизиться. У обоих руки росли из нужного места, оба любили оставаться одни, оба испытывали слабость к моей матери и сами себя за это ненавидели. Опять же, может, если спросить отца о нем и обо мне, он бы сказал что-нибудь другое, но, скорее, просто бы промолчал.

В моем детстве он кормил семью плотничеством и ремонтом, но когда-то давно начал строить декорации и налаживать освещение в опере и так попал в профсоюз работников сцены. Вот почему мы с Кевином были сыты и одеты – благодаря его профсоюзной работе и порядочному отношению к нам, хотя мать – что тогда, что сейчас – почти не работала, а алименты спускала на своих бойфрендов. Отец подхалтуривал на рок-концертах и киносъемках – практически везде, где нужно освещение, – но самыми постоянными клиентами оставались опера, городской театр и летняя сцена в парке: все те стандартные статус-кво-сцены, которые презирал Дэвид. Он, выросший в самой богатой семье нашей школы, горел презрением к этим местам – центрам культурных развлечений для самовлюбленных богачей, как он говорил. С другой стороны, мой отец, который вырос в нищете и не учился в колледже, посмеялся бы над крамольными пьесами Дэвида, если бы потрудился о них узнать – хотя откуда у него на это время. Когда я попросила у отца, знавшего всех профсоюзных мастеров по реквизиту в городе, холостой пистолет для постановки Дэвида, он шумно выдохнул, чтобы обозначить, что смеется.

– Что у него там, «Марксистская революция»? Каждый раз, как вижу его интервью в рубрике «Искусство», он поливает грязью богатых, хотя брать их деньги вроде как не смущается. У него тоже есть свои ангелы, как и у всех.

Мой отец – христианин, но под «ангелом» имел в виду не посланника божьего. Он имел в виду мецената, дававшего деньги на театр Дэвида.

– Да, такой уж парадокс. В общем, я подумывала обратиться к Ричи. – Ричи был другом отца и специалистом по реквизиту.

– Так бутафорский пистолет или холостой?

– Холостой. Из него стреляют на сцене.

– Ну возьмите бутафорский и хорошую запись.

– Пап, я не режиссер.

– А я бы не доверил ему пистолет. Кто у него там отвечает за реквизит? С чего ты взяла, что человек знает свое дело?

– Я у него отвечаю за реквизит. И я знаю.

– Если в нем нет пули, менее опасным он не становится. Все равно есть гильза и порох. Это тебе не шутки. Так пацан Брюса Ли погиб.

– У него в пистолете была заглушка.

– Потому что его реквизитчики были придурки. Надо же знать, что делаешь.

– Я знаю, пап.

– Ты-то да. Это я о придурках.

– Ну, придуркам я его не отдам, – сказала я.

Я решила взять у Ричи и бутафорский пистолет, и холостой для безопасности, сошлись на этом. Я даже попросила разные