что я могу рассказать, – начал он, – пока лишь предположение, то, что мы, математики, называем рабочей гипотезой. Однако даже с таким допущением она объясняет произошедшие события. Позвольте вернуться к двум первым фотографиям, единственным, имеющим значение. Вспомним, что я так и не сумел прийти к определенному выводу относительно того, что лежит в основе установленной серии. Я склонялся к идее посланника, которого дважды перехватывают по пути. Но послание, которое не должно было дойти по назначению, тоже, как мы видели, менялось: была ли то фраза из документа Кристин? Или публикация дневников Кэрролла? Или тайна фотографий Хинча? Каждая из возможностей сама по себе представлялась вероятной, но мне не удавалось придать им всем окончательный смысл, вполне убедительный. Я застрял на этой точке, когда однажды на одном из своих семинаров заговорил об антропологе Куайне и об ускользающем значении слова
гавагай.
– Гавагай? – удивился Питерсен. – Антропология? Я всегда считал, что вы преподаете математическую логику.
– Ну да, гавагай, – вздохнул Селдом. – Не важно, я расскажу об этом по-иному. Вы наверняка слышали о ложной логике судейских: если человек виновен, все улики свидетельствуют против него; но, если все улики свидетельствуют против человека, это не значит, ipso facto[36], что он виновен, как это слишком часто утверждают судейские, впадая в заблуждение. Есть и другой пример, более обыденный: если у животного четыре лапы, морда, оно виляет хвостом и лает, значит, это должна быть собака. Но для математика это не так, математику этого недостаточно! Животное с очень длинными ушами, белой шкуркой, большими зубами, охотнее всего грызущее морковку, может быть не только кроликом. Об этом, к счастью, вовремя напомнил мне наш юный друг в конце занятий, в течение которого я говорил о кроликах как о чем-то самом очевидном в мире. Он сказал о фотографиях то, что буквально витало в воздухе, было всегда у нас под носом. В общих чертах он сказал следующее: мы должны рассматривать не фотографии как таковые, а лишь тонкое различие между ними – первая пришла до нападения, следовательно, могла быть истолкована a posteriori[37] как предостережение или сигнал, предваряющий преступление. Вторая фотография была спрятана в коробке конфет и могла быть обнаружена только после смерти Хинча. Было ли это различие значимым? По-моему, да. Почему, спросил я себя, мы так долго его не замечали? Потому что Кристин, несмотря ни на что, осталась в живых. И вспоминая день, предшествовавший нападению, рассказала нам о фотографии. Более того, мы узнали об этой фотографии только потому, что первая попытка нашего Х провалилась. Однако нет сомнений в том, что Кристин намеревались сбить насмерть. Она чудом выжила. Так вот, предположим на мгновение, что той ночью Кристин погибла. Мог ли убийца иметь гарантию, быть уверен в том, что кто-то обратит внимание на фотографию? Вероятнее всего, никто и никогда не установил бы такой связи, поскольку гибель Кристин сочли бы несчастным случаем. То есть, если фотография посылалась намеренно, как некий сигнал, предостережение, послание, в случае успеха первого покушения оно никогда не достигло бы цели. Однако это абсурд. Если само убийство задумывалось как сигнал, не было смысла в том, чтобы он дошел до нас только в силу того почти невероятного обстоятельства, что Кристин не умерла. Тогда передо мной встал вопрос. Солгала ли нам Кристин относительно этой первой фотографии? Несомненно, ее пытались убить, это она не могла подстроить. Но не придумала ли она впоследствии, едва придя в сознание, историю с фотографией? Поверить в это было нелегко главным образом потому, что Кристин всегда мне казалась человеком с природной склонностью к правде, ей было трудно кривить душой. Но может быть, подумал я, она сказала правду, только не всю правду. Или, испытав шок от наезда и операции, помнила не все либо помнила смутно. Я знал, что полиция уже допрашивала Брэнди, секретаршу нашего факультета, и все-таки решил провести собственное расследование. Вначале я спросил, как и сотрудники инспектора, не заметила ли она, кто тем утром оставил неподписанный конверт в почтовом ящике Кристин. Она ответила мне, как и им: любой мог войти и выйти без ее ведома. Но потом я вспомнил, что два дня Кристин провела в Гилдфорде, а значит, по меньшей мере в течение этих двух дней не проверяла свой почтовый ящик. Тогда я решил задать вопрос по-другому. Брэнди отвечала двум полицейским, и я был уверен, что само их присутствие наталкивало на то, что следует припоминать только людей, которые кажутся странными или подозрительными. Я же попросил ее, чтобы она напрягла память и попыталась припомнить, не спрашивал ли кто-нибудь Кристин, не оставлял ли что-нибудь для нее в два предыдущих дня. Брэнди сразу вспомнила, что в начале недели, около полудня, заходил какой-то толстячок, весьма любезный. Он спросил, где можно оставить записку для Кристин, и Брэнди показала ему почтовые ящики у входа. Она и раньше встречала этого человека на факультете с Рэймондом Мартином и вроде бы со мной тоже. Брэнди хорошо его запомнила, потому что близилось время обеда и она смотрела голодными глазами на конфету, которую толстяк вытащил из кармана. Я задал ей еще пару вопросов, желая удостовериться, что этим человеком был Леонард Хинч. Я подозревал, что он имел разговор с Кристин до первого заседания: ведь он, как вы помните, явился, хотя не состоял членом Братства и я не посылал ему приглашения. Теперь я мог быть уверен: конверт, который утром обнаружила Кристин, содержал в себе послание, оставленное Хинчем два дня назад. Только вот передо мной возникла новая проблема, поскольку никак нельзя было предположить, что Хинчу зачем-то понадобилось скрывать свое имя. Брэнди вспомнила, что он держал в руках конверт, но не была уверена, значилось ли там чье-либо имя. Теперь я задался вопросом, не солгала ли нам Кристин насчет конверта, а может, и насчет фотографии. Но опять-таки – зачем? Для чего лгать сразу после такого жестокого нападения, находясь между жизнью и смертью? Тут я вдруг вспомнил то, что рассказал мне в больнице мой юный друг. В тот вечер он встретил Кристин на выходе из кинотеатра, незадолго до того, как ее сбила машина. Ее, похоже, что-то опечалило. Что-то, что случилось в течение того дня и частично приглушило эйфорию от находки. И я стал рассматривать другую возможность. Вообразил, что Хинч действительно оставил в почтовом ящике фотографию, которую нам показала Кристин, но скорее всего с иной целью. Хинч, как мы потом узнали, наладил сеть для распространения своих фотографий, однако действовал осторожно, так чтобы снимки,