умел защищать себя от побоев и унизительных приставаний. Вообразим жестокий контраст между его еще детской чувствительностью и отвратительными обрядами посвящения, каким до недавнего времени подвергались новички. Насилие, мерзость, низость, связанные с сексом, навсегда травмируют его, и он убегает в свой потерянный рай, в воспоминания о детских играх, о той, другой, жизни. Став взрослым, тоже предается играм: например, математике или логике, фокусам или бриджу, скрабблу или шахматам. Играм, приемлемым для взрослого общества, хотя все-таки играм. Разумеется, женщины не обращают на него внимания из-за его ребячливой повадки, а может, из-за болезненной застенчивости. Но запомним, что этот наш человек, так же как Кэрролл, гетеросексуален. Сознательно или нет он начинает сближаться с девочками и открывает, вероятно, случайно, что с ними как раз он имеет шанс, они могут оценить его юмор, или игры, или внешность постаревшего грустного ребенка.
Я не удержался и взглянул на Генри Хааса: тот замер, вжался в стул, опустил голову. Я задался вопросом: действительно ли Раджио его имеет в виду? Все, включая Селдома, подпали под очарование его речей; столь убедительным представал созданный им персонаж, что он, казалось, вот-вот встанет и сделает первый шаг.
– Наш человек, – продолжил Раджио, – любит девочек чистой любовью, их отношения невинны, и, наверное, он и в самом деле никогда не тронет ни волоска у них на голове, ведь вспомним – все, что может повлечь за собой физический контакт, сама идея секса отторгается им, напоминая о годах ужаса. Но, к его несчастью, нынешние родители не так доверчивы, как во времена Кэрролла. Сейчас, если взрослый останавливается поговорить с ребенком, это немедленно вызывает подозрения. Возможно, на него не раз указывали пальцем, его обвиняли, угрожали ему. Наш человек уже не может беседовать с девочками при свете дня, как то делал Кэрролл, тем более катать их на лодке по реке. Очевидно, Кэрролл – его тайный герой, и он ежедневно страдает от несправедливости: почему Кэрроллу это позволялось, а ему – нет? Почему Кэрроллу прощалось, его оправдывали? Почему Кэрролл мог фотографировать полуобнаженных девочек и с гордостью показывать снимки великим поэтам Англии, а его, хотя он хочет гораздо меньшего, клеймят и преследуют? Ни один монстр не любит оставаться в одиночестве, самое мерзкое существо в глубине души оправдывает себя и ищет подобных: подтверждения через других, что он тоже принадлежит к человеческому роду. Наш человек чувствует, что Кэрролл подобен ему, и намерен черным по белому зафиксировать это для современного общества таким способом, чтобы об этом не забыли. И когда завтра об этих преступлениях напишут в газетах, и эти фотографии Кэрролла попадут в каждый дом, и их увидят многие тысячи людей, он себя почувствует немного менее одиноким и подумает, что по-своему, хоть чуть-чуть восстановил справедливость.
– Вы действительно верите в это? – спросил инспектор Питерсен, отрывая взгляд от блокнота и насмешливо улыбаясь. – Не слишком ли все лихо закручено?
– Это предположение, – заявил Раджио, явно уязвленный в своем самолюбии. – Что же до того, что оно закручено, уважаемый инспектор, я мог бы сказать вам, немного перефразируя Ленина, что психика человека – не Невский проспект.
– Вероятно, фотографии рассылались с иным намерением, – вдруг робко произнес Генри Хаас и продолжил во внезапно наступившей тишине; он, казалось, сам удивлялся тому, что говорит вслух, но уже не мог себя сдержать. – Фотографии рассылались с противоположной целью. Почти не отдавая себе отчета, мы в Братстве испытываем потребность извинять Кэрролла, скрывать или затушевывать, насколько возможно, эту грань его жизни. Например, стараясь доказать, что фотографии обнаженных детей – лишь толика среди огромного количества снимков, какие он сделал за свою жизнь. Да, это правда: Кэрролл с маниакальной дотошностью составлял опись, по которой мы можем восстановить каждую фотосессию, и снимков с обнаженными детьми насчитывается всего восемь за двадцать пять лет. На этом столе собраны почти все такие фотографии, по крайней мере те, какие можно счесть двусмысленными: ведь Кэрролл фотографировал и младенцев! Как вы сами видите, эти снимки обнаженной натуры далеки от того, чтобы быть скандальными. Но, если копнуть поглубже, даже на этот вопрос о количестве можно взглянуть по-другому. Вначале, когда Кэрролл только приступил к занятиям фотографией и сделал первые снимки полуобнаженных девочек, считалось хорошим тоном, подражая классической живописи, фотографировать женщин в туниках, подчеркивающих формы. В те годы короли Англии благоволили к херувимам и обнаженным детям Оскара Густава Рейландера и даже купили несколько его работ для украшения дворца. Тогда и Кэрролл мог подражать Рейландеру и чувствовать себя в безопасности под защитой находившегося вне подозрений великого искусства, признанного королевской семьей. А через несколько лет, с развитием коммерческой фотографии, все изменилось, и викторианское общество ввело жесткую цензуру на фотографии и почтовые открытки, которые выставлялись в витринах. Было создано Общество искоренения порока, его члены патрулировали улицы и изымали из лавок все изображения хотя бы частично обнаженного тела. Возможно, в тот период Кэрролл и хотел бы продолжать фотографировать обнаженную натуру, но не решался: мы никогда этого не узнаем. Через несколько лет атмосфера изменилась, и детская нагота вновь появилась в искусстве, самым неожиданным образом, в рождественских открытках и в феерическом мире Гертруды Томсон, в ее утонченных силуэтах фей и ангелов. Едва увидев, что вновь открывается подобная возможность, Кэрролл попытался сблизиться с Томсон, поскольку разглядел в ней родственную душу: их представление о детях совпадало. Итак, Кэрролл задался целью познакомиться с ней, и это не только ему удалось, но они даже стали сотрудничать. Тогда-то он и сделал почти все фотографии обнаженных детей, какие нам известны. Что я хочу этим сказать? Наверное, Кэрролл сделал немного подобных фотографий потому, что такая неоднозначная тематика находилась под запретом значительную часть его жизни в искусстве фотографии. Но вряд ли от количества изменилась сама суть: детская нагота для Кэрролла являлась эмблемой невинности и самой чистой формой для выражения человеческого начала. Некоторые из его фотографий попросту неверно истолкованы: снимок Алисы-нищенки всегда выставляется как самостоятельное произведение, хотя на самом деле это часть диптиха, из него, как тогда было принято, выводится некая мораль. Есть другая фотография Алисы, одетой в ее лучшее платье, которая дополняет эту: вместе они – две стороны одной медали. А главное, как верно подметил Рэймонд, Кэрролл невероятно гордился своими снимками обнаженных детей и не испытывал по этому поводу ни малейшего чувства вины. Поэтому не следует поспешно приписывать сексуальной озабоченности угрызения совести и молитвы, отраженные в его дневниках. Гораздо вероятнее, что они связаны с пренебрежением академическими занятиями и духовным кризисом, которым сопровождалось принятие им сана.