Читать интересную книгу Тысяча осеней Якоба де Зута - Дэвид Митчелл

«Пусть это буду не я, — просит Орито, — пусть это буду не я». С Богини сняты одежды перед Провозглашением Дара: ее оголенные груди раздулись от молока, а ее живот, на котором нет пупка, набух от зародыша женского пола, такого плодовитого, согласно настоятельнице Изу, что внутри этого зародыша есть меньший зародыш женского пола, который носит в себе еще меньший по размерам зародыш… и так далее, до бесконечности. Настоятельница наблюдает за девятью сестрами, способными принять Дар, во время сутры Получения. Десять дней Орито играла роль послушной сестры в надежде получить доступ к выходу за внутренние ворота и попытаться незаметно перебраться через стены, но ее надежды не сбылись. Она страшилась этого дня с того самого момента, как увидела беременный живот Яиои и поняла, что он означает, и этот день наступил. Слухи о выборе Богини множатся. Орито очень тяжело их слышать. «Одной из двух должна быть самая новая сестра, — заявила Умегае с нескрываемым удовольствием. — Богиня захочет, чтобы сестра Орито побыстрее почувствовала себя здесь как дома». Слепая Минори, восемнадцать лет жизни которой прошли в Доме, говорит, что самые новые сестры получают Дар не позднее четвертого месяца, но не всегда на второй. Яиои поделилась мыслью, что Богиня может дать Кагеро и Минори — ни одна из них не смогла зачать Дар в прошлый месяц, хотя Богиня и выбрала их — еще один шанс, но Орито подозревает, слова Яиои — попытка уменьшить ее страхи, и правды в них нет.

В Молитвенном зале воцаряется тишина. Сутра закончена.

«Пусть это буду не я. — Ожидание невыносимо. — Пусть это буду не я».

Настоятельница Изу бьет в трубчатый гонг. Звон поднимается и уходит волнами.

Сестры прижимаются лбами к татами в знак послушания.

«Словно преступницы, — думает Орито, — в ожидании меча палача».

Шуршат церемониальные одежды настоятельницы.

— Сестры горы Ширануи…

Девять женщин продолжают прижиматься головами к полу.

— Богиня указала учителю Генму, что в одиннадцатый месяц…

Упавшая сосулька разбивается во дворе Дома, и Орито подпрыгивает.

— …в одиннадцатый месяц одиннадцатого года эпохи Кэнсей…

«Я тут чужая, — думает Орито. — Я тут чужая».

— …две сестры, которых одарят в ее честь, Кагеро и Хашихиме.

Орито с трудом сдерживает радостный вскрик, но сердце продолжает громко стучать.

«Не хочешь поблагодарить меня, — спрашивает Богиня, — за то, что пропустила тебя в этом месяце?»

«Я не слышу тебя, — Орито сжимает зубы. — Деревяшка».

«В следующем месяце, — Богиня смеется, как мачеха Орито. — Обещаю».

В канун Одаривания в Доме сестер царит праздничное настроение. В течение нескольких минут Кагеро и Хашихиме осыпают поздравлениями в Длинном зале. Орито поражена тем, что зависть других женщин искренняя. Разговор переходит на одежду, ароматы и масла, которыми воспользуются Выбранные Богиней на встрече с Дарителями. Пельмени с рисом и бобы азуки, подслащенные медом, прибывают на завтрак, саке и табак присланы из запасов настоятеля Эномото. Кельи Кагеро и Хашихиме украшены бумажными гирляндами. Орито мутит от этого празднования принуждаемой беременности, и она радуется, когда восходит солнце и настоятельница Изу поручает ей и Савараби собрать, вытащить во двор и выбить постели. Набитые соломой матрасы набрасываются на перекладину, и на них обрушиваются быстрые удары бамбуковой выбивалки. Савараби — крепко сбитая крестьянская дочь с плато Киришима, и докторская дочь очень скоро начинает выдыхаться. Савараби это замечает и, по доброте своей, предлагает немного передохнуть, усевшись на горе матрасов. «Надеюсь, ты не слишком разочарована тем, что Богиня не выбрала тебя, самая новая сестра».

Орито, все еще восстанавливая дыхание, качает головой.

На другой стороне двора Асагао и Хотару кормят крошками белку.

Савараби хорошо читает мысли других.

— Не бойся принятия Дара. Ты сама можешь видеть, как довольны своими привилегиями Яиои и Югури: больше еды, лучше постель, уголь… а теперь при них ученая акушерка! Их балуют как принцесс. Монахи добрее, чем мужья, гораздо чище, чем посетители борделей, и нет никакой свекрови, которая кричала бы и ругалась за родившуюся дочь или стала бы завидовать появлению продолжателя рода.

Орито притворяется, что согласна: «Да, сестра. Я вижу».

Оттаявший снег падает со старой сосны с гулким шумом.

«Хватит врать. — Жирная Крыса наблюдает из‑под деревянного настила. — И перестань сопротивляться».

— Действительно, сестра… — Савараби медлит. — В сравнении с тем, как страдают уродливые девушки…

«Богиня, — говорит Жирная Крыса, поднимаясь на задних лапках, — твоя нежная, любящая мать».

— …там внизу, — продолжает Савараби, — это место — дворец.

Белка, которую кормили Асагао и Хотару, стремительно вскарабкивается по одной из колонн внутреннего двора.

Голый пик так резко выделяется на фоне неба, будто вырезан иглой по стеклу.

«Мое похищение — преступление, — Орито этих слов не произносит, — и мой ожог его не умаляет».

— Давай закончим с матрасами, — предлагает она, — прежде чем другие подумают, что мы ничего не делаем.

Все поручения выполнены задолго до вечера. Солнечный треугольник все еще лежит на бассейне во дворе. В Длинном зале Орито помогает экономке Сацуки с починкой ночных рубашек: шитье, находит она, притупляет ее тоску по «Утешению». С Тренировочной площадки за воротами долетает шум: монахи упражняются с бамбуковыми мечами. Уголь и сосновые иглы трещат и щелкают в жаровне. Настоятельница Изу сидит во главе стола, вышивая короткую мантру на одном из капюшонов, одеваемых сестрами в день Одаривания. На Хашихиме и Кагеро — кроваво — красные кушаки, отмечающие их значимость перед Богиней; они пудрят друг другу лицо, потому что даже монахиням с высоким рангом запрещено пользоваться зеркалами. С плохо скрываемым злорадством Умерае спрашивает у Орито, оправилась ли она после такого разочарования.

— Я учусь, — у Орито получается ответ, — подчиняться желанию Богини.

— Конечно, Богиня, — Кагеро убеждает Орито, — выберет тебя в следующий раз.

— Голос самой новой сестры, — делится наблюдением слепая Минори, — теперь звучит гораздо счастливее.

— Много ей понадобилось времени, — бормочет Умегае, — чтобы пелена спала с ее глаз.

— На привыкание к Дому, — отвечает Кирицубо, — требуется время: вспомни ту бедную девушку с острова Гото? Она плакала каждую ночь два года кряду.

Голуби хлопают крыльями и курлычут под карнизами внутреннего двора.

— Сестра с Гото нашла счастье в трех здоровых Дарах, — напоминает настоятельница Изу.

— Но счастье закончилось, — вздыхает Умегае, — с четвертым, от которого она умерла.

— Не надо беспокоить мертвых, — голос настоятельницы резок, — без причины вытаскивая наружу дурное, сестра.

Бордовая кожа Умегае прячет краску стыда, и она кланяется, прося прощения.

Другие сестры, подозревает Орито, вспоминают об ее предшественнице, повесившейся в келье.

— Что ж, — говорит слепая Минори, — я бы хотела спросить самую новую сестру, что помогло ей принять наше жилище как ее дом?

— Время, — Орито вставляет нитку в иголку, — и терпение моих сестер.

«Ты врешь, — пыхтит чайник, — даже я слышу, как ты врешь…»

Все острее она жаждет «Утешения», замечает Орито, и это самый худший трюк Дома.

— Я благодарю Богиню каждый день, — говорит сестра Минори, настраивая кото, — за то, что привела меня в этот Дом.

— Я благодарю Богиню, — Кагеро рисует брови Хашихиме, — сто восемь раз перед завтраком.

Настоятельница Изу говорит: «Сестра Орито, в чайник надо долить воды…»

Когда Орито опускается на колени на каменную плиту у бассейна, чтобы зачерпнуть ковшом ледяной воды, отблеск света на мгновение превращает воду в зеркало, такое же идеальное, как у голландцев. Орито не видела своего лица со времени ее похищения в Нагасаки, и увиденное приводит в ужас. Лицо в бассейне с серебряной пленкой — ее, но на три-четыре года старше. «А мои глаза?» Они потускнели и погрустнели. «Еще один трюк этого Дома». Она не уверена. «Я видела такие глаза в мире внизу».

Она едва узнает песню дрозда, которая доносится со старой сосны.

«Что… — мысли Орито путаются, — …что я хотела вспомнить?»

Сестры Хотару и Асагао зовут ее из коридора.

Орито машет в ответ, замечая ковш в другой руке, и вспоминает, зачем ее послали. Она смотрит на воду и вспоминает глаза проститутки, которую лечила в Нагасаки, в борделе, хозяевами которого были два брата, наполовину китайцы. У девушки были сифилис, туберкулез, воспаление легких, и только Девять Мудрецов могли знать, что еще, но ее волю сломило пристрастие к опиуму.