Читать интересную книгу Тысяча осеней Якоба де Зута - Дэвид Митчелл

— У кого дурная голова? — шаги Арашиямы скрипят по камням.

— Провокации Иошиды — самы. Это были опасные слова.

Арашияма обхватывает себя руками, чтобы согреться.

— Я слышал, снег в горах.

«Вина перед Орито будет преследовать меня, — терзается Узаемон, — до конца моих дней».

— Оцуки — сама послал меня, чтобы найти вас, — говорит Арашияма. — Доктор Маринус готов произнести речь, а нам не терпится перейти к ужину.

— Древние ассирийцы использовали круглые зеркала, чтобы зажечь огонь, — Маринус сидит, его больная нога вывернута под неудобном углом. — Грек Архимед, как мы читали, уничтожил римский флот Марка Аврелия гигантскими увеличительными стеклами в Сиракузах, а император Нерон использовал линзы для коррекции близорукости.

Узаемон объясняет, кто такие «ассирийцы», и предваряет «Сиракузы» словом «остров».

— Араб Ибн аль-Хайсам, — продолжает доктор, — которого переводчики на латинский назвали Альгазен, написал «Книгу оптики» восемь столетий тому назад. Итальянец Галилео и голландец Липперсгей использовали открытия аль-Хайсама, чтобы изобрести то, что мы называем микроскопом и телескопом.

Арашияма подтверждает правильность арабского имени и добавляет несколько слов о знаменитом ученом.

— Линзы и их близкий родственник — отполированное зеркало, а также связанные с ними математические принципы, прошли долгий эволюционный путь во времени и пространстве. Благодаря череде достижений астрономы теперь могут смотреть на недавно открытую планету, которая находится за Сатурном, Georgium Sidus[62], невидимую невооруженным глазом. Зоологи могут восхищаться настоящим портретом самого верного спутника человека…

…Pulex irritans[63]. — Один из семинаристов Маринуса медленно поворачивается, показывая публике иллюстрацию из книги «Микрография» Гука, пока Гото переводит речь. Ученые не замечают пропуска «череды достижений», чему Узаемон не находит причины.

Де Зут наблюдает за всем сбоку, сидя всего в нескольких шагах. Когда Узаемон занимал свое место рядом с Маринусом, они обменялись краткими «добрый вечер», но тактичный голландец чувствует сдержанность переводчика и не приближается к нему. «Он мог бы оказаться хорошим мужем для Орито». Эта великодушная мысль Узаемона запятнана завистью и сожалением.

Маринус всматривается сквозь дым ламп. Узаемон спрашивает себя, готовился ли тот к своему выступлению заранее или черпает мысли на ходу из сгустившегося воздуха. «Микроскопы и телескопы зачаты наукой; их использование: мужчиной, а где дозволяется — и женщиной, в свою очередь продвигает науку, и все новые и новые загадки Мироздания раскрываются во всей красе, о чем раньше мы могли только мечтать. Таким образом, наука ширится, уходит в глубину и множит саму себя: через изобретение печатного слова разбрасывает семя, которое может дать ростки даже внутри этой Закрытой империи».

Узаемон изо всех сил старается перевести как можно точнее, но это непросто: голландское слово «семя», скорее всего, никак не связано с глаголом «разбрасывать». Гото Шинпачи, чувствуя трудность перевода, предлагает «распространять». Узаемон догадывается, что «дать ростки» равносильно «будут приняты», но в ответ получает подозрительные взгляды аудитории Ширандо: «Если мы не понимаем лектора, то виним переводчика».

— Наука двигается… — Маринус чешет толстую шею, — …год за годом, к новому уровню. Если в прошлом человек был субъектом, а наука — его объектом, то сейчас, я полагаю, ситуация меняется с точностью до наоборот. Наука сама по себе, господа, находится на ранних этапах обретения интеллекта.

Гото фразу не понимает, переводит «интеллект» «наблюдательностью», будто у часового. Его перевод на японский обретает некий мистицизм, который, впрочем, присутствует и в оригинале.

— Наука, как генерал, опознает своих врагов: косное мышление и непроверенные утверждения, суеверие и шарлатанство, страх тирана перед образованием простолюдинов и — самое вредное — соблазн самообмана. Англичанин Бэкон замечательно сказал об этом: «Человеческий ум все равно, что кривое зеркало, которое, отражая лучи света, собственной природой деформирует и искажает природу вещей». Наш уважаемый коллега, господин Такаки, узнает этот абзац?

Арашияма решает проблему «шарлатанства», опуская это слово, так же поступает с тиранами и простолюдинами, и поворачивается к расправившему плечи Такаки, переводчику Бэкона, который визгливым голосом переводит цитату.

— Наука все еще учится ходить и говорить. Но грядут дни, когда наука трансформирует то, что мы называем человеческим существом. Академии, такие как Ширан- до, господа, — ее ясли, школы. Несколько лет тому назад мудрец из Америки, Бенджамин Франклин, изумился воздушному шару, запущенному в Лондоне. Его собеседник назвал шар пустышкой, фривольностью и обратился к Франклину с вопросом: «Ну и какая польза от этого?» Франклин ответил: «А какая польза от новорожденного ребенка?»

Узаемон переводит, как ему кажется, довольно точно, пока не добирается до «пустышки» и «фривольности»: Гото и Арашияма виноватым выражением лиц показывают, что ничем не могут помочь. Публика очень сурово смотрит на него. Еле слышно Якоб де Зут говорит: «Детская игрушка». Эта замена позволяет истории о Франклине обрести завершенность, и собравшиеся ученые согласно кивают.

— Если бы человек заснул двести лет тому назад, — размышляет Маринус, — и проснулся этим утром, он бы обнаружил, что мир, по сути своей, не изменился. Корабли по-прежнему деревянные, чума по-прежнему несокрушима. Никто не может путешествовать быстрее скорости лошади; никто не может убить другого человека, находясь вне пределов видимости. Но если тот самый человек заснет сегодня и проспит сотню лет, или восемьдесят, или шестьдесят, проснувшись, он не узнает нашу планету из‑за трансформации ее наукой.

Гото решает, что «несокрушима» — это «смертельна», и ему приходится потрудиться над переводом последнего предложения.

Маринус тем временем смотрит куда‑то повыше голов ученых.

Иошида Хаято откашливается, показывая тем самым, что у него есть вопрос.

Оцуки Мондзуро смотрит на ушедшего в себя Маринуса и кивком разрешает спросить.

Иошида пишет на голландском быстрее и лучше многих переводчиков, но географ опасается совершить ошибку при таком количестве публики, поэтому обращается к Гото Шинпачи на японском языке:

— Пожалуйста, спросите доктора Маринуса: если наука на грани обретения интеллекта, что тогда будет ее главным желанием? Или сформулируйте этот вопрос иначе: мир, который увидит проснувшийся в 1899 году, будет, по мнению доктора, ближе к раю или аду?

Гото с японского на голландский переводит медленнее, но Маринус доволен вопросом. Он раскачивается вперед-назад.

— Мне не узнать, пока не увижу все сам, господин Иошида.

Глава 17. АЛТАРНАЯ КОМНАТА В ДОМЕ СЕСТЕР ХРАМА НА ГОРЕ ШИРАНУИ

Двадцать шестой день одиннадцатого месяца

«Пусть это буду не я, — просит Орито, — пусть это буду не я». С Богини сняты одежды перед Провозглашением Дара: ее оголенные груди раздулись от молока, а ее живот, на котором нет пупка, набух от зародыша женского пола, такого плодовитого, согласно настоятельнице Изу, что внутри этого зародыша есть меньший зародыш женского пола, который носит в себе еще меньший по размерам зародыш… и так далее, до бесконечности. Настоятельница наблюдает за девятью сестрами, способными принять Дар, во время сутры Получения. Десять дней Орито играла роль послушной сестры в надежде получить доступ к выходу за внутренние ворота и попытаться незаметно перебраться через стены, но ее надежды не сбылись. Она страшилась этого дня с того самого момента, как увидела беременный живот Яиои и поняла, что он означает, и этот день наступил. Слухи о выборе Богини множатся. Орито очень тяжело их слышать. «Одной из двух должна быть самая новая сестра, — заявила Умегае с нескрываемым удовольствием. — Богиня захочет, чтобы сестра Орито побыстрее почувствовала себя здесь как дома». Слепая Минори, восемнадцать лет жизни которой прошли в Доме, говорит, что самые новые сестры получают Дар не позднее четвертого месяца, но не всегда на второй. Яиои поделилась мыслью, что Богиня может дать Кагеро и Минори — ни одна из них не смогла зачать Дар в прошлый месяц, хотя Богиня и выбрала их — еще один шанс, но Орито подозревает, слова Яиои — попытка уменьшить ее страхи, и правды в них нет.

В Молитвенном зале воцаряется тишина. Сутра закончена.

«Пусть это буду не я. — Ожидание невыносимо. — Пусть это буду не я».

Настоятельница Изу бьет в трубчатый гонг. Звон поднимается и уходит волнами.