Читать интересную книгу Тысяча осеней Якоба де Зута - Дэвид Митчелл

Она ложится на бок под одеяла, глядя на огненный сад.

Ветки хурмы провисают от спелых фруктов. Они светятся в сумерках.

Ресница в небе вырастает в цаплю; неуклюжая птица опускается…

У нее зеленые глаза и красное оперение; Орито боится ее неловкого клюва.

Цапля говорит, конечно же, на голландском: «Ты прекрасна».

Орито не желает поощрять цаплю, не желает и прогонять.

Она — во дворе Дома сестер: слышит, как стонет Яиои. Сухие листья летят, как летучие мыши; летучие мыши летят, как сухие листья.

«Как мне убежать? — вопрос вслух. — Ворота закрыты».

«С каких пор, — надсмехается лунно-серый кот, — кошкам нужны ключи?»

«Нет времени, — раздражение переполняет ее, — для загадок».

«Сначала убеди их, — говорит кот, — что ты здесь всем довольна».

«Почему, — спрашивает она, — я вообще должна убеждать их в этой лживой довольности?»

«Потому что только тогда, — отвечает кот, — они перестанут следить за тобой».

Глава 16. АКАДЕМИЯ ШИРАНДО В РЕЗИДЕНЦИИ ОЦУКИ В НАГАСАКИ

Закат двадцать четвертого дня десятого месяца

— Я делаю вывод, — говорит Иошида Хаято, все еще моложавый автор обстоятельной монографии об истинном возрасте Земли, внимательно оглядывая аудиторию, состоящую из восьмидесяти — девяноста ученых, — что широко распространенное мнение, будто Япония — непобедимая крепость, является пагубным заблуждением. Уважаемые академики, мы — ветхое строение с потрескавшимися стенами, дырявой крышей и алчными соседями. — Иошида страдает болезнью костей, и необходимость говорить громко, на весь зал в шестьдесят циновок, выматывает его. — К северо-западу от нас, на расстоянии утреннего путешествия от острова Цусима, живут хвастливые корейцы. Кто сможет забыть провокационные плакаты их последнего посольства? «Инспекторы владений» и «Мы чисты», намекающие тем самым: «А вы — нет!»

Некоторые ученые хмыкают, соглашаясь.

— На северо-востоке находится огромная страна Эзо, родной дом диких айну, но также и русских, которые нарисовали карты наших берегов и предъявляют права на Карафуто. Они называют его Сахалин. Прошло всего лишь двенадцать лет с тех пор, как француз… — Иошида разминает губы, чтобы выговорить иностранную фамилию, — …Лa Перуз назвал пролив между Эзо и Карафуто своим именем! Как французы отнеслись бы к проливу Иошида у своих берегов? — Смысл речи преподнесен точно и понят всеми. — Недавние набеги капитана Беньовского и капитана Лаксмана предупреждают нас о близком будущем, когда блуждающие европейцы будут не просто просить у нас продовольствия, но и требовать вести с ними торговлю, предоставлять доки и склады, а то и укрепленные порты, заключать неравноправные договора. Колонии прорастут, как чертополох и сорняки. Тогда мы поймем, что наша «неприступная крепость» была всего лишь безвредной пилюлей, прописанной для успокоения больного, и ничем более, что наши моря не представляют собой «непроходимый ров», а, как написал мой далеко видящий коллега Хаяши Шихеи, «океанская дорога без границ, соединяющая Китай, Голландию и мост Нихонбаши в Эдо».

Одни кивают, соглашаясь, другие смотрят друг на друга в недоумении.

«Хаяши Шихеи, — помнит Огава Узаемон, — умер под домашним арестом, которого добился своими призывами».

— Моя лекция закончена, — Иошида откланивается. — Я благодарю Ширандо за милостивое внимание.

Оцуки Мондзуро, бородатый директор Академии, не торопится с вопросами, но доктор Маено прочищает уважаемое всеми горло и поднимает веер.

— Во-первых, я хотел бы поблагодарить Иошиду- сана за его крайне интересные мысли. Во-вторых, я бы хотел спросить: как лучше избежать угроз, перечисленных им?

Иошида отпивает теплой воды и делает глубокий вдох.

«Неясный, уклончивый ответ, — думает Огава, — наилучший вариант».

— Созданием японского флота, созданием двух больших верфей и основанием академии, где иностранные инструкторы учили бы японских кораблестроителей, оружейников, канониров, офицеров и матросов.

Публика не готова к столь смелым прогнозам Horn иды.

Математик Авацу первым приходит в себя:

— Только и всего?

Иошида улыбается звучащей в голосе Авацу иронии.

— Категорически, нет. Нам нужна национальная армия, построенная по французской модели, арсенал для производства новейших прусских винтовок и заморская империя. Чтобы не стать европейской колонией, нам нужны собственные колонии.

— Но предложенное Иошидой-саном, — возражает доктор Маено, — потребует…

«Радикально нового правительства, — думает Узаемон, — и радикально новой Японии».

Химик, неизвестный Узаемону, предлагает:

— Торговая миссия в Батавии?

Иошида отрицательно качает головой.

— Батавия — это сточная канава, и, что бы ни говорили голландцы, Голландия — пешка. Франция, Англия, Пруссия или энергичные Соединенные Штаты могут быть нашими учителями. Двести светлых голов, физически крепких ученых — по этому критерию, — говорит он, горько улыбаясь, — я не пройду, — надлежит послать в эти страны, чтобы изучить промышленное производство. По их возвращении, надо позволить им свободно высказать полученные знания всем ясным умам любых классов, и только тогда мы сможем приступить к строительству настоящей «неприступной крепости».

— Но, — Хага, аптекарь с носом, похожим на обезьяний, высказывает очевидное для всех возражение, — указ о «закрытии» страны запрещает любому жителю покидать Японию под страхом смерти.

«Даже Иошида Хаято не посмеет сказать, — думает Узаемон, — что указ должно отменить».

— В таком случае, — Иошида Хаято внешне спокоен, — указ должно отменить.

Заявление провоцирует полные страха возражения, но некоторые нервно соглашаются.

Переводчик Арашияма смотрит на Узаемона: «Кто-то же должен спасти его от самого себя?»

«Он смертельно болен, — думает молодой переводчик. — Он сделал выбор».

— Иошида — сама, — говорит аптекарь Хага, — отрицает мнение третьего сегуна…

— …а он не партнер по дебатам, — соглашается химик, — а божество!

— Иошида — сама, — вступает Омари, художник, пишущий в стиле голландцев, — патриот — провидец, и его должны услышать!

Хага встает:

— Наше ученое общество обсуждает мир природы, философию…

— …а не государственную политику, — соглашается металлург из Эдо, — поэтому…

— Философия включает все, — заявляет Омори, только страх говорит обратное.

— Значит, кто не согласен с вами, — спрашивает Хага, — становится трусом?

— Третий сегун закрыл страну, чтобы предотвратить христианские бунты, — вступает в спор историк Аодо, — но в результате Японию засолили в стеклянной банке!

Шум со всех сторон, и директор Оцуки громко бьет два раза палочками, утихомиривая спорящих.

Когда устанавливается относительное спокойствие, Иошида получает разрешение ответить своим оппонентам.

— Указ о «закрытии» страны был необходимой мерой в дни Третьего сегуна. Но новые машины начинают менять мир. И мы узнаем из голландских сообщений и китайских источников, что это представляет смертельную опасность. Страны, у которых нет таких машин, в лучшем случае, будут подчинены, как индийцы. А в худшем случае — уничтожены, как жители Земли Ван- Димена.

— Лояльность Иошиды-сана, — признает Хага, — не подвергается сомнению. В чем я сомневаюсь, так это в появлении армады европейских военных кораблей у Эдо или Нагасаки. Вы обсуждаете необходимость революционных изменений государства, но для чего? Чтобы сражаться с фантомами? Чтобы просто рассуждать о гипотетических «что, если»?

— Настоящее — это поле битвы, — Иошида выпрямляет спину, как только может, — где разные «что, если» соперничают друг с другом, чтобы стать «что есть» будущего. Каким образом одно «что, если» победит своих соперников? Ответ… — больной прокашливается, — ответ: «Военной и политической силой, естественно!» представляет собой лишь отсрочку. Что на самом деле управляет сознанием великих мира сего? Ответ — «вера». Вера может быть низменная и возвышенная, демократичная или конфуцианская, западная или восточная, скромная или смелая, ясная или туманная. Сила, укрепляемая верой — тот самый путь, и никакой другой, по которому нужно следовать. В каком чреве, когда зарождается вера? Как и в каком котле варится идеология? Академики Ширандо, я говорю вам, что мы и есть тот самый котел. Мы и есть то самое чрево.

Во время первого перерыва зажжены все лампы, горят все жаровни, согревающие от холода, разговоры тихо бурлят и пузырятся. Переводчики Узаемон, Арашияма и Гото Шинпачи сидят с пятью — шестью учеными. Математик Авацу извиняется за неприятную тему для Узаемона, но «…я надеялся услышать новости об улучшении здоровья вашего отца».